1. Если каждый будет звонить в психдиспансер, врача вызывать, то что же тогда начнётся?

Почему каждый? Будут звонить люди с психическими проблемами в семье.

2. Так психическими же! Если в семье произошла ссора, люди на взводе, упрекают друг друга в неадекватности на эмоциях, звонят врачу. Ему надо ехать?

В идеальном мире, почему бы и нет?

3. Так тогда все начнут звонить.

У шизофрении есть вполне конкретные симптомы (глава «Как узнать шизофрению»), которые не следует путать с токсичным поведением. Конечно, вызов психиатра не должен быть способом мести надоевшей тёще или свекрови, ну так для того и описаны признаки шизофрении и существуют врачи.

4. Так кто угодно кого угодно может упечь в психушку за проблемы с памятью и вниманием.

Шизофрения – это набор симптомов. Какой именно – должен определить врач, потому и нужно показать больного врачу.

5. Так может он не больной?

Может и не больной.

6. Так что же, за зря скорую гонять?

К сожалению, ни в одном деле нельзя избежать рисков на 100%. Случаются ложные вызовы пожарных и обычной скорой помощи, но за это предусмотрен штраф. Кроме того, не следует забывать, что само Министерство Здравоохранения призывает не заниматься самолечением, и уж тем более не ставить диагнозы самим себе и своим близким. Для этого есть врачи и возможность вызвать их на дом. Если у ребёнка температура, то мама вызывает врача, чтобы он сказал, грипп это или аппендицит, и скорректировал мамины действия. Да, когда пациент вызывает врача, то он ещё не знает свой диагноз. Это нормально.

И все эти предубеждения валятся на плечи созависимых. Но и на них приходится присказка: «Это его/её крест», «Бог не даёт крест не по силам». Ни в какой другой болезни Бог не упоминается в таком количестве и в таком неприглядном виде.

В 1994 году, когда заболела моя мама, бабушка была категорически против госпитализации и постановки на учёт в психоневрологический диспансер, чтобы не пострадала её (мамина) репутация. Тогда она ещё работала. Бабушка считала, что одно только присутствие маминой карточки в психдиспансере сделает мамину болезнь достоянием общественности. Поэтому врача мы нашли среди друзей семьи дальних родственников. Он был ЗА госпитализацию, но бабушка была непреклонна. Мне она настоятельно не рекомендовала кому-либо об этом говорить, чтобы не испортить репутацию и себе. И я верила. Мне тогда было 18 лет. Папа ушёл из семьи сразу же, как только мама заболела. Бабушка осталась единственной из близких взрослых родственников после мамы. Мне как-то не приходило в голову пойти против неё. Да и жалко её. Это же её дочка. Она и так переживает. Сердечница. Куда ей нервничать? Мне объяснили, что это моя мать, мой крест, что когда-то она меня нянчила – теперь я ей должна пожизненно. И не поспоришь ведь. Мне предстояло давать маме галоперидол с амитриптилином, которые она отказывалась принимать и высыпала таблетки в унитаз. Я вынуждена была все время ходить за новыми рецептами к врачу, прятать таблетки (она их находила и снова выбрасывала), выдавать их ей по одной, и с каждой новой таблеткой её обида на меня, и моё возмущение её поведением росли. Но пожаловаться мне было некому, ведь всё идёт, как по нотам: есть мать, я должна, Бог не даёт крест не по силам, это нам за грехи. Дай ей таблетки, и будь с ней поласковей. И я старалась.

В ситуации, когда никому нельзя говорить, когда некого просить о помощи, всё происходящее так страшно и так необъяснимо, а ноша так непосильна, созависимый чувствует себя на столько одиноким, что и сам начинает обращаться к высшим силам. Это, как турбулентность в самолете. Там нет атеистов. Но молитвами тут можно исправить только то, что касается тебя лично: твоё душевное состояние. У шизофрении столько невидимых причин: генетические, исторические, поведенческие, физические, ментальные, что попытки исправить что-то молитвами, наносят невосполнимый ущерб самой вере. Она, буквально, терпит фиаско. К тому же главное правило молитвы – человек сам должен этого хотеть, а он не хочет, он считает себя святым страстотерпцем, непонятым мучеником за судьбы человечества и уж точно не будет молиться вместе с вами. Шизофрения – это сбой в системе. Ждать, что оно само зарастёт также наивно, как ждать, что осколки разбитой чашки снова сами склеятся. Нет смысла искать виноватых сейчас, здесь, вокруг себя, и в себе тоже. Нужно принять это обстоятельство и научиться усмирять его, как дикое животное. Чем раньше вы примете это, как новую норму, тем больше нервов себе сэкономите, тем быстрее вернёте себе обычный образ жизни.

Так что все молитвы только от первого лица, чтобы Господь управил, привёл к хорошему врачу, который пропишет правильное лечение и скорректирует ваше поведение с больным. Но искать этого врача вам всё равно придётся самостоятельно.

Вот когда убьет – тогда и приходите

У нас в этой области зияющая брешь. Уж чьи права «защищены» государством на 100% - так это больных шизофренией людей, которые не осознают свою болезнь. Правда, защищены они бездействием, зато никто не пожалуется.

Врач согласится принять вас только в том случае, если вы приведёте больного к нему на приём. Он может даже приехать к вам домой, но только в том случае, если ваш родственник лежачий, состоит на учёте в психдиспансере, понимает, что ему необходима помощь психиатра, напишет заявление, распишется в нем, а вы принесёте его в психдиспансер. Тогда да. Но мы сейчас говорим о тех больных, которые не осознают свою болезнь.

Если человек не осознаёт свою болезнь, то вызывать врача вы можете в двух случаях:

1. Если он представляет угрозу для своей жизни, и есть вероятность суицида.
2. Если он представляет угрозу для жизни окружающих.

Угрозу жизни ещё нужно доказать. И выглядит это примерно так: скорая должна приехать в тот момент, когда больной уже в петле, но ещё не повесился или занёс над вами нож, но ещё не нанёс удар. И вот если в этот момент врачи увидят всё это, то тогда да. Тогда его будут лечить принудительно. Во всех остальных случаях вам скажут: «Вот когда убьёт – тогда и приходите».

Если вам удалось доказать угрозу жизни по телефону, если вы назвали конкретный факт или действие, угрожающее чьей-либо жизни, то вам предстоит следующая процедура: сначала вы должны вызвать милицию, которая приедет и зафиксирует факт угрозы жизни, после этого милиция, если сочтёт нужным, вызовет скорую помощь, и только если скорая сочтёт нужным, то вызовет скорую психиатрию.

Я проходила через это в 1998 году. В больницу мама всё-таки попала. Суицид. На сей раз она не выбросила найденные таблетки в унитаз. Она выпила всю банку. Из квартиры её выносили бледно-жёлтую, на простынях, в бессознательном состоянии, но и этого было недостаточно, чтобы поставить на учёт в психдиспансер и хотя бы какое-то время лечить принудительно, как это положено делать по закону. Но я этих законов не знала, интернета у нас тогда еще не было, сказать мне было некому, хотя я в тот день переобщалась с врачами из двух карет скорой помощи, а потом с врачами в больнице, в которой её откачивали. Её отвезли в ургентную больницу, промыли, понаблюдали несколько дней и выписали домой.

А вот случай, рассказанный моей знакомой, произошедший с ней в 2017 году:

«Мама ни с того ни с сего решила, что за ней следят, что у неё в голове установлена прослушка, и «они» слышат всё, что мы дома говорим, и мысли тоже читают. Она умоляла меня не ходить на работу, а остаться с ней дома. Она боялась, что её похитит КГБ. Я поняла, что нужно с этим что-то делать, и вызвала скорую. В скорой мне сказали вызвать милицию, а она вызовет скорую, если посчитает нужным. Милиция нужным не посчитала, я начала умолять и объяснять, что я одна и не справлюсь, и всё такое. Вызвали. Ну, а бригада сказала: «Мы не можем её забрать, она не настолько буйная. Учитесь с ней жить. Она не одна такая». Я давай опять объяснять весь ужас. Он говорит: «Ну, давайте 500 гривен, мы её «уговорим».

Слава Богу, что хотя бы за деньги согласились помочь. Потом её поставили на учёт в психдиспансер, слава Богу, автоматически.

А это КГБ. Откуда они все берут это КГБ? Моя мама умерла в 2017. Мама моей знакомой в 2017 только заболела. Ну, откуда? Хотя, на зарубежных сайтах параноидальный страх перед государственными органами тоже звучит, как симптом.

Очень часто этот вопрос звучит в голове человека, который дошёл до предела человеческих сил в заботе о ближнем, и понимает, что всего этого мало, нужно ещё, нужно всегда, и конца этому не видно.

Ни за что. Просто болезнь такая.
И даже если священник скажет вам, что это за тот аборт, который вы сделали когда-то давно, бросили мужа/жену, изменили, обманули, предали…
И если сторонники реинкарнации расскажут вам, что вы были плохим человеком в прошлой жизни…
И если сторонники теории маятников скажут вам, что бывают черные и белые полосы в жизни…
И если вы сами найдёте в чём себя обвинить – это не то, что вам сейчас поможет.
Сейчас нужно грамотное лечение, и не выгореть в этой жизни.
Помните – маску сначала на себя. Вы прежде всего сами себе должны быть сильны, здоровы и счастливы. А для этого всегда надо находить время для того, что может вас порадовать. Начните с того, чтобы не загонять себя в угол собственноручно.

Ошибка № 1
- Какое я имею право радоваться, когда мой близкий человек страдает?
Ответ: Ваше уныние никак не поможет никому и ничему.

Ошибка № 2
- Это – наказание. Чтобы оно закончилось – надо искупить.
Ответ: это средневековые, навязанные, ничем не подтверждённые досужие домысли, которые даже не вы придумали.

Ошибка № 3
- Я ни на минуту не могу его/её оставить. Ведь он/она может что-то с собой сделать.
Ответ: как бы ни был болен ваш родственник, вы не можете нести ответственность абсолютно за всё. Если вы выполняете рекомендации врача и регулярно даёте лекарства, то поведение больного становится предсказуемым. Есть вещи, свойственные болезни и конкретному диагнозу, а есть – не свойственные. Вы можете на это полагаться.

Ошибка № 4
- Я буду скрывать болезнь своего родственника, чего бы мне это ни стоило, чтобы не испортить себе репутацию.
Ответ: нужно делегировать обязанности при любом удобном случае. Надрыв и переутомление в любом случае отразиться на вас, и это скорее отразится на репутации.

Мне всегда помогали люди, которые не должны были этого делать. Друг семьи – психиатр, который пришел просто по просьбе, а не по работе (он не был приписан к нашему району). Врач из психдиспансера, который приносил мне домой ампулы галоперидола лютой зимой, когда у меня был грудной ребёнок, у мамы обострение, и я просто не могла выйти из дому и сходить в специализированную аптеку. Пока что можно полагаться только на высокие моральные принципы тех немногих врачей, которые выбрали эту профессию, и просить их о помощи словами через рот. Система в этом вопросе бездействует, прикрываясь защитой прав человека.

К сожалению, сегодня, другого выхода нет.

К сожалению, чаще встречаются другие примеры, когда в ответ на перечень описанных вами симптомов, не представляющих угрозу для жизни, как например:
а) больной напуган чем-то неведомым и пытается убедить домочадцев не покидать пределы квартиры, ибо снаружи им угрожает опасность;
б) отказывается покидать свою комнату;
в) стоит ночью над твоей кроватью;
г) просто стоит в напряжении посередине комнаты больше суток, потом падает без сил, но даже в этом случае старается не заснуть;
д) утверждает, что предметы разговаривают с ним – вам говорят:

– Ну, и что? Ну, стоит. Не спит, говорите? Вам снотворное прописать?
– Она не будет пить таблетки.
– Имеет право.
– Но как с этим жить?
– Она вам угрожает?
– Нет.
– Так может быть, это вам нужны таблетки?
– Вы что, издеваетесь?
– Не нервничайте, я сейчас доктора позову, – имеется в виду, ещё одного.

Это не дословный диалог. Не все врачи не всегда так реагируют, но в психдиспансере с вами будут разговаривать приблизительно в таком тоне.

Но пусть это не останавливает вас в поисках вашего врача. Сегодня уже есть возможность вызвать домой платного частного психиатра. По состоянию на 2021 год стоимость подобных услуг колеблется от 600 до 1500 грн. за час, но это не всем по карману. Да и одного часа мало, чтобы решить проблему. Поэтому, как это не прискорбно (см. главу III «В чём проблема вызвать врача?»), приходится прибегать к неформальным мерам: искать врачей, которые готовы приехать домой, среди знакомых, просить близких людей помочь транспортировать больного, не считающего себя больным, на приём к врачу. К сожалению, для этого приходится применять силу. Но лечение должно быть получено в любом случае, иначе болезнь разрушит жизнь не только самого больного, но и всех, кто находится рядом с ним.

К визиту врача нужно быть готовым. Необходимо понимать, что он видит вас впервые. Нужно оставить все эмоции и чётко изложить симптомы — это не всегда само собой разумеется. Недостаточно описать поведение больного как странное. Составьте список по пунктам. Кстати, составление такого списка вам самим поможет увидеть ситуацию со стороны и избежать ложной тревоги. Шизофрения – это набор симптомов, характеризующихся неадекватным поведением (см. главу IV. «Как узнать шизофрению?»). Не следует списывать на шизофрению любое переутомление, апатию или забывчивость. Важно не перепутать её с другими психическими недугами, но и не запустить до такой степени, чтобы она стала неуправляемой (см. главу III. «Как выглядит нелеченная шизофрения»). Именно поэтому важно вовремя показать больного, не осознающего свою проблему, врачу, чтобы получить профессиональную консультацию.

Статистика

Причина возникновения шизофрении до конца не изучена. По всей видимости, шизофрения является гетерогенным расстройством – в ее развитии участвуют различные факторы. Основной, наиболее общепринятой теорией возникновения шизофрении, является модель предрасположенности к влиянию стрессов. Согласно этой модели, человек может иметь предрасположенность к развитию симптомов шизофрении. Необходимо отметить, что влияние генетического фактора на развитие шизофрении доказано статистически. Если у одного из родителей диагноз «шизофрения», то риск возникновения заболевания у ребенка составляет 12%, если же больны оба родителя, то риск возрастает до 40%. Если один из монозиготных (однояйцовых) близнецов болен, то риск развития заболевания у второго составляет 47%. Исследования, проведенные на усыновленных близнецах, показали, что риск заболевания у них такой же, как и у воспитанных биологическими родителями. Эти результаты указывают на то, что генетическое влияние играет большую роль в развитии шизофрении. Однако, в последнее время чаще всего выявляются заболевания, обусловленные внешней средой, например: шизофрения, индуцированная массивным приемом наркотиков.

Это заболевание встречается примерно с одинаковой частотой в различных странах и регионах. Разница в распространенности шизофрении между мужчинами и женщинами отсутствует. Шизофрения у мужчин начинает проявляться чаще между 15 – 25 годами, у женщин между 25 – 35 годами. Начало шизофрении в возрасте до 10 лет или в возрасте старше 50 лет наблюдается крайне редко.

Согласно исследованиям Всемирной Организацией Здравоохранения www.who.int не выявлено ни одного провоцирующего фактора возникновения шизофрении. Считается, что это нарушение может возникать в результате взаимодействия генов и ряда факторов среды. Психосоциальные факторы могут также способствовать возникновению шизофрении. Выявлено множество генов, которые ответственны за проявление симптомов шизофрении, и только определенные их комбинации приводят к формированию самого заболевания.

Что сие означает?

Нет единого гена, способного развиться в шизофрению. Есть совокупность генов, которая способна её вызвать. Но даже в этом случае нет единой точки зрения: «выстрелит» или нет? Я, например, застала ещё те времена, когда шизофрению считали инфекцией, ага. Ну, ничо. Не подтвердилось.

В случае с моей мамой это точно был стресс. На неё он повлиял, но чудесным образом не повлиял на мою прабабушку 1906 года рождения, которая дожила до 96 лет и умерла просто от старости, через жизнь которой прошли 2 мировые войны и революция, которая была шестой из 12-ти детей, которая потеряла отца в возрасте 6-ти лет и нянчила младших братьев и сестер, работала на хлебе во время войны и приносила домой крошки, чтобы её дочка (моя бабушка) не умерла с голоду, которой соседка пообещала донести на неё куда следует, если она не будет делиться и с ней этими крошками, которая после войны работала на ртутном заводе, где в её смену взорвались 2 баллона с ртутью и порвали ей сухожилие на руке (сейчас вы вспомнили, как опасно разбить в доме ртутный градусник, да? Да, 2 баллона). Потом она нянчила меня до 4-х лет, пока моя мама писала диссертацию, и пока я не пошла в садик … Так вот, на нее стресс не повлиял.

По данным Всемирной Организации Здравоохранения www.who.int во всём мире шизофренией страдают более 20 миллионов человек. Более 69% лиц с шизофренией не получают надлежащей помощи. 90% лиц с нелеченой шизофренией проживают в развивающихся странах. Важной проблемой здесь является отсутствие доступа к психиатрическому обслуживанию. Кроме того, лица с шизофренией с меньшей вероятностью обращаются за помощью, чем население в целом, поэтому большинство лиц с хронической шизофренией не получают лечения.

Можно сказать, что лечение шизофрении – это показатель развитости страны. Но нам, к сожалению, в этом вопросе пока что хвастаться нечем. Раздел психиатрии в обучении мединститутов присутствует, психиатрическая больница в городе имеется, психоневрологические диспансеры (ПНД) есть, но не в каждом районе города, а вот обычных психиатров в районных поликлиниках нет. В психоневрологическом диспансере вам скажут: «Мы ко всем не наездимся», а в районной поликлинике: «Это не такое распространённое заболевание, чтобы держать на приёме отдельного человека. Для таких больных есть ПНД».

Я могу описать на конкретном примере, как такое положение вещей отражается в семьях больных шизофренией.

Ещё несколько лет назад в Харькове на улице Сумская 128, напротив парка Горького, в доме со шпилем (прямёхонько под ним самим) есть проходной подъезд. Со стороны двора тогда он был заколочен. Как туда попасть я не знала, да и не хотела бы знать. В этом подъезде зимой сидела пожилая женщина, которая хлюпала в луже собственных экскрементов, вытекающих из щели под подъездом, и взывала ко всем службам: КГБ, ФСБ, министрам, сразу нескольким президентам Украины, и великому множеству власть имущих персон и организаций с мольбой/просьбой/требованием защитить её. Я спросила у людей, гуляющих в этом дворе с детьми и собаками, что тут происходит? Они с прискорбием сообщили мне, что уже вызывали ей службы, но они её отпускают, и она возвращается сюда.

А летом какая-то женщина (возможно, это она и была) ходила по Веснина и Мироносицкой в старых х/б-шных колготах и драном свитере, с подушкой волос на голове, сбитых в один провонявший мочой дрэд, и орала на всю улицу, обращаясь к тем же КГБ, ФСБ и прочим инстанциям, но уже с проклятиями. За ней ходила молодая девушка, на расстоянии метров 5-ти, с совершенно убитым лицом. По всему было видно, как ей стыдно, горько, и вообще невозможно. Она присматривала за этой женщиной.

Шизофреники иногда сбегают из дому, придумав себе какую-то причину. Потом их находят в таком виде. Кое-как их приводят домой. Мыться они не хотят – боятся. Ведут себя агрессивно. Лечение не принимают. Так и живут. Долго. Так выглядит нелеченая шизофрения, не имеющая видимых признаков угрозы для жизни. Этого можно было бы не допустить, если бы была возможность оказать такому человеку своевременную помощь, но врач не приедет, а родственникам скажут: «Приводите».

Моя боль – про эту девушку. Всё равно, какие у неё мечты, сила воли и таланты. У неё нет права на собственные планы в жизни. Это ли не созависимость?

Тогда я к ней не подошла. Во-первых, я посчитала, что это смутило бы её. Во-вторых, боюсь, моя жизнь после этого снова перестала бы быть прежней. А сказать ей: «Вам можно помочь» я не могла.

Жизнь человека, живущего с шизофреником, разделяется на ДО и ПОСЛЕ. У созависимого навсегда заканчивается прежняя жизнь и начинается новая, в которой нет почвы под ногами, нет надежды на завтрашний день. Хорошо, когда её нет, потому что, если бы она была, то это был бы только повод причинить ему боль её несбыточностью. В несбыточности всех своих надежд такой человек будет убеждаться при каждом обострении психоза своего ближнего. Откуда можно ждать помощи, когда больной не считает себя больным и лечиться не хочет? В ПНД вам скажут, что не будут лечить, приезжать, рассматривать человека, который не осознаёт свою болезнь и не хочет лечиться. Скажут: «Учитесь с этим жить», но не объяснят, как.

Так разве это – не созависимость?

Сегодня созависимые с шизофрениками люди не имеют ВООБЩЕ никакой поддержки, они никак не влиты в социум, даже не обозначены, как группа. Шизофреник тоже не влит, но на то он и шизофреник. А живущий с ним человек выполняет функцию его единственного адаптера с этим миром. С первых дней заболевания он должен стать экспертом в данном вопросе, вот только помочь ему в этом некому.

Признаки шизофрении

Наиболее полный, характерный и узнаваемый список симптомов приведен, на мой взгляд, на сайте www.israclinic.com

Шизофрения на первых этапах может протекать без проявления отчетливых симптомов, однако, родным и близким следует обратить внимание на следующие признаки, свидетельствующие о возможном начале развития заболевания:

• Утверждения «мною кто-то управляет», «во мне кто-то другой», «я изменился», «во мне два человека одновременно».
• Утверждения о том, что кто-то отнял чувства и мысли, ощущение пустоты и холода. «Бесконечная пустота», «пустота без границ», «падение в пустоту или бездну» – так описывают свое состояния больные с диагнозом шизофрения.
• Утверждения о том, что кто-то виноват в изменении состояния – соседи, тайные организации, мистические силы.
• Наделение определенным смыслом или символическим значением предметов, фактов. К примеру, определенный цвет, по утверждению больного, может нести для него угрозу, либо определенные жесты людей подтверждают какие-либо мысли человека.
• Утверждение о неспособности чувствовать, выражать эмоции, отражение «маски» в зеркале вместо лица. Либо же наоборот, слишком сильные эмоции в незначительной ситуации.
• Восприятие окружающего мира искаженным, измененным. Часто больные шизофренией говорят о том, что дома, люди и улицы видятся им схематичными.
• У творческих людей в рисунках могут появиться животные необычной формы, сочетание несовместимых образов (агглютинация), необычные либо стереотипные образы.
• Человек перестает за собой следить, не соблюдает правила гигиены, теряет интерес к собственной внешности.
• Спутанность мыслей. Потеря нити беседы, часто человек не может вспомнить, откуда он начал разговор и что хотел сказать той или иной фразой. Нелогичное построение предложений.
• Утрата интереса к работе, общению с друзьями и близкими, стремление к одиночеству.

Симптомы шизофрении настолько разнообразны, что до сих пор отсутствует полный консенсус по вопросу – является ли это одним заболеванием или же группой заболеваний со схожими проявлениями. При постановке диагноза врачи обращают внимание на так называемые продуктивные и негативные симптомы шизофрении.

Мой папа всегда скептически относился к болезням, которые нельзя увидеть, и считал, что врачи их придумывают. Например, если радиацию нельзя увидеть, то её и нет. Испортить экологию теоретически можно, но человек на это не способен, ибо сколько там тех машин, заводов и выхлопных газов для такой огромной планеты? Довольно распространённая точка зрения людей, любящих утверждать, что раньше в поле рожали и рака не было. Поэтому, когда папе сказали, что у мамы шизофрения, он сказал, что она всегда такая была. Я, как человек, который прожил с моей мамой всю свою жизнь до её смерти, могу сказать, что далеко не всегда. Впоследствии, папа изменил свою точку зрения. Просто тогда в нём говорила злость, вызванная последним годами их совместной жизни, когда шизофрения уже начала проявляться, но он никак не мог это назвать и, как простой человек, не образованный в вопросах психиатрии, как и очень многие из нас, списывал её поведение на нелюбовь, в чём я его абсолютно понимаю.

Но были в поведении моей мамы и такие вещи, которые действительно проявлялись всегда, но во время болезни сильно обострились. Например, если в обычной жизни моя мама просто не любила готовить, то во время болезни она отказалась готовить категорически, потому что дочери космоса не готовят, а также не шьют (а когда-то она это умела), не убирают, и вообще себя не обслуживают. Для них все это должны делать окружающие, ради которых они приносят себя в жертву, выполняя великую миссию спасения человечества. Хотя о том, что некоторые люди вроде неё приходят в этот мир с миссией, я слышала от неё уже давно. И если бы мы знали о симптомах шизофрении и манифестах –предвестниках шизофрении в пубертатном периоде, которые могут перерасти в шизофрению, но могут и не перерасти – и если бы они висели в каждой поликлинике, как руководство к спасению утопающего или как план побега в случае пожара, то можно было бы диагностировать её на ранней стадии, принять меры, пока больной ещё вменяем и с ним можно говорить, и не позволить ему деградировать, доводя до принудительной госпитализации.

Продуктивные симптомы шизофрении: 

• Слуховые или зрительные галлюцинации. Наиболее часто человек слышит голоса в голове или в окружающем пространстве, которые ведут беседу, комментируют и оценивают действия человека, а при прогрессировании шизофрении – приказывают или угрожают.
• Бредовые мысли и идеи. Они возникают у больного как способ объяснить происходящее с ним себе и окружающим. Убежденность в открытости своих мыслей и изменении их извне заставляет пациента думать о воздействии потусторонних сил, государственных органов или тайных обществ, космических лучей и т.д.
• Неподходящие эмоции. Больной может смеяться при сообщении плохих новостей либо плакать во время радостного события.
• Расщепление личности. Для больного стираются границы между «я» и миром, он не может сказать, кто он, возникает ощущение, что он «в чужом теле».

Негативные симптомы шизофрении: 

• Апатия, нежелание что-либо делать. Больной отказывается делать привычные действия, перестает выполнять свои рабочие и бытовые обязанности.
• Замкнутость, снижение социального взаимодействия.
• Бессвязная речь, обеднение речи, новые словесные образования (неологизмы).
• Нарушение памяти, внимания, мышления. Человек не может отличить важное от незначительного, могут наблюдаться несвязные мысли, резкий переход с одной темы на другую. Может наблюдаться рассеянность, неспособность вспомнить о каких-либо словах, поступках, событиях.

Как видно из вышеприведенных симптомов, некоторые признаки шизофрении могут встречаться и у здорового человека. Кто из взрослых людей не жаловался на память, нарушение внимания, нежелание идти на надоевшую работу? Так как же справиться с этой задачей родственнику заболевшего человека, не имеющему медицинского образования? Как вовремя отреагировать, диагностировать и показать врачу, а главное – как показать врачу, если он не приедет на вызов к больному, не осознающему свою болезнь?

Ответы на эти вопросы есть:

• обучение персонала, оказывающего первичную медико-санитарную помощь;
• обеспечение доступа к основным лекарственным средствам;
• оказание поддержки семьям, обеспечивающим уход на дому;
• информирование общественности с целью сокращения стигмы и дискриминации;
• людям с шизофренией и их семьям и/или лицам, осуществляющим уход, может быть предложено проведение ориентированных на выздоровление мероприятий (например, подготовка в целях приобретения жизненных навыков и навыков общения);
• содействие, по возможности, самостоятельной жизни или проживанию с уходом, оказание поддержки в обеспечении жильем и трудоустройстве людей с шизофренией. Это может служить основой для людей с шизофренией в достижении целей по выздоровлению. Люди с шизофренией часто испытывают трудности в получении или сохранении нормальной работы или жилья.

Всё это пока не про нас, но нужно об этом говорить.

Скелеты из шкафа – сор из избы

Каких только мнений я не наслушалась перед тем, как сесть за эту книгу. Меня отговаривали, приводили в пример людей, которые тоже хотели решить эту проблему, но у них не получалось. «Контрольным в голову» был аргумент, что мой сын не женится, если я кому-то расскажу о болезни своей мамы, потому что это наследственное. Кстати, это очередной миф, как и Кара Господня (см. «Причины возникновения шизофрении»).

Сын, признаться, сильно удивился мысли, что у него может не сложиться личная жизнь по такой нетривиальной причине. Он-то в мистике не прокачан. Это и правда странное опасение, ведь я-то знаю своих пра-пра- и по маминой, и по папиной линии, а также двоюродных и троюродных бабушек и дедушек, и среди них нет ни одного шизофреника.

Так на чём же базируется мнение о наследственном происхождении шизофрении? А вот на чём: 10% из всех больных шизофренией, имели психические расстройства среди родственников, близких и не очень. Остальные 90% больных шизофренией больны просто так, никто не знает, почему. И все, абсолютно все статьи и трактаты о шизофрении, которые мне довелось читать, заканчиваются словами: «Её происхождение неизвестно». Есть только версии. Ни у кого из светил психиатрии даже искушения не возникает перетянуть одеяло на себя и с уверенностью заявить: «Я знаю, откуда это берётся!»

Но по моей версии – это значительно больше 1% всех людей. Я не стесняюсь говорить об этом, и стоит мне только рот открыть в какой-нибудь новой компании, как тут же найдётся кто-то, кто скажет: «И у меня тоже … бабушка. Мама с ней, конечно, намучилась». Только среди моих знакомых процента 4, а сколько ещё скелетов в шкафу у тех, кто стыдится об этом говорить?

Я не хочу выводить никого на чистую воду.
Я хотела бы, чтобы психические недуги перестали быть и называться «скелетами в шкафу». Я за осведомленность и информированность людей о видах помощи и способах лечения, о которых мало кто знает и мало кто ими пользуется, а они есть. И сегодня их куда больше, чем в 1994 году.

Помню разговор со своей Крёстной, когда я была на первых неделях беременности. Она в то время как раз переехала из Полтавы в Харьков на ПМЖ. Мы случайно встретились на улице. Разговорились. А мне тогда было что ответить на вопрос: «Как дела?». Мамина болезнь на тот момент уже имела стаж. Я научилась поддерживать её в более-менее ровном состоянии, но это никак не обозначало, что она выздоровела. Она всё так же продолжала считать себя мессией и вела себя соответственно, просто уже не порывалась уйти из дому и на кого-то повлиять. Это выглядело как вялотекущая форма, за которой, разумеется, нужен глаз да глаз, чтобы не «рвануло». Мамина родная сестра тогда умирала от рака. Прабабушка просто от старости. 96 лет, как-никак. Бабушка, в принципе, всегда была сердечницей. Мама её очень опекала, пока была здорова, ну, а когда она заболела, забота о бабушке легла на меня. Слава Богу, она жила недалеко. Ни о каком замужестве для меня речь не шла, ибо … меня надо было очень, вот прямо безумно любить, чтобы, видя мою маму, решиться создать со мной семью. Ну, а беременность уже состоялась, и какая теперь разница, кто чем думал? Теперь предстояло думать только мне. Лицо моей Крёстной мрачнело в ходе моего монолога, а я всё больше заводилась, потому что сама для себя проговорила вслух концентрат своей настоящей действительности, завершив свой монолог словами:

– Это Некрополь какой-то вокруг!
Тогда она, скорбя, но смиряясь, спросила:
– Так что, аборт?
– Нет! Я буду рожать! Я только и знаю, что обслуживаю умирание, а это будет новая жизнь!

Её лицо просияло, она облегчённо выдохнула и благословила меня.

Мне тогда было неизвестно, да и не хотелось знать, чего мне это будет стоить, скольких бессонниц, и каких нервов. Ну, и что? Это отдельная тема.

Если собрать весь мой семейный анамнез, то, помимо вышеперечисленных болезней средняя, что называется, температура по палате такая: папа умер от алкоголизма, его родная сестра и их отец – от него же. В их роду и деревне это вполне традиционная причина ранней смерти. Папина мама умерла от рассеянного склероза. Мамина родная сестра умерла от рака в 47 лет, а ещё у неё была врождённая дисплазия обоих тазобедренных суставов. Их мама (моя бабушка) тоже умерла от рака, правда в 84 года. Дедушка – от прободной язвы, правда тоже в 84. Мой прадед по маминой линии – от рака желудка. Пожалуй, только прабабушка по маминой линии умерла не от болезней, а просто от старости. И я точно знаю, что моя семья не уникальна. Никому ведь не показалось, что я назвала какую-то неведомую болезнь?

В общем, если как следует заботиться о наследственности, то стерилизовать нужно было ещё моих прадедов, но у них, как назло, от 4 до 12 детей в семье.

Любая тяжёлая и продолжительная болезнь, приносящая несвоевременную кончину – это удар по психике близких людей.

Низкий поклон родителям детей с синдромом Дауна. Они обозначили свою организацию, как «Дети солнца», и теперь, когда речь заходит об инклюзии и заботе о подобных детях, это вызывает возгласы восторга и поддержки. А ведь так же было не всегда.

Родителям детей-аутистов автоматически засчитывается ПТСР. Их жизнь и положение приравнено к военным действиям. Я не понимаю, почему до сих пор это же самое не сделано в адрес созависимых с психически больными людьми, не осознающими своей болезни, в частности шизофрении. Хотя, понимаю. Мистификация. Об этом стыдно говорить. Это ж Кара Господня.

Мои родители когда-то были чудной, хотя и парадоксальной парой. Я всегда шутила, что у меня папа – из глухой деревни, а мама – из консерватории. Когда папа приехал в город, он очень тянулся ко всей этой интеллигенции. Он выбирал институт по колоннам "шоб мати приїхали та побачили". Выбор тогда пал на ХИСИ (Харьковский Строительный), и поступить получилось. Познакомились они с мамой в каком-то строительном лагере. Тогда такие лагеря были популярны, как колхозы на каникулах, и моё поколение их еще застало. Мама тогда заканчивала аспирантуру и писала кандидатскую по истории музыки, за ней должна была следовать докторская, профессорское звание, а потом сладкая жизнь: ведомственная квартира, ведомственная машина, возможность не выходить на пенсию. Это не то же самое, что продление пенсионного возраста для учителей и заводчан. Это великое благо оставаться в родной среде уважаемым членом общества, числиться на работе, иногда читать лекции и получать профессорскую зарплату.

Я была вхожа в эти дома музыкальной профессуры, расположенные в элитных зданиях центральной части старого Харькова. Высоченные потолки, дерево снизу до верху, паркет и мебель в стиле модерн, картины и статуэтки, дошедшие до нас ещё "с тех" времён, обязательно рояль, библиотека с неподъёмными фолиантами и монографиями, напольные цветы и вазы, ноты везде, и все они очень ценные, но их в избытке, и этот ленинградский прононс в произношении, и этот особенный тихий звон посуды. Чай в чашках с блюдцами за сервированным круглым столом с кружевными салфетками тогда больше нигде не подавали. У неё перед глазами всегда был живой пример успешной карьеры, и она свято верила, что если выполнит все правила, то получит желаемое. Этим же она мотивировала и папу. Он печатал ей диссертацию на печатной машинке, чтобы сэкономить на машинистке, учился – и научился –понимать классическую музыку, вязал нам с мамой одежду на спицах и на вязальной машинке, перешёл работать на завод, так как понял, что СМУ (строительно-монтажное управление) — это коррумпированное болото, и ни карьеры, ни развития там не будет никогда.

Какое развитие на заводе? Он за год прошел все 5 токарных категорий и стал мастером, а в последствии – начальником цеха. Он оставался им и когда завод, который представлял из себя город в городе, распался в 90-е, и был распродан на металлолом, а его помещения сдавались в аренду швейным и пельменным цехам. Тогда из профильных там оставались только те цеха, которые работали с моим папой на харьковском «Точприборе». Люди, которые пришли проводить его в последний путь, не поместились ни в квартире, ни в автобусе, ни в кафе.

У мамы всё сложилось гораздо печальней. Кандидатскую она написала и защитила. Продолжила преподавать в консерватории и писать докторскую. Её она тоже написала, и даже издала в виде книги, которая так и не была реализована и не была защищена в виде докторской, потому что требования ВАКа резко изменились. Теперь в докторской диссертации должно было быть на 300 страниц меньше, и люди в темпе presto, за считанные недели перед подачей работы, переписывали свои многолетние труды. Тогда родилась шутка, что после докторской обычно умирают. Кто-то на этом сгорел. Сгорел от стресса, от рушащихся надежд, от бесполезности происходящего, от такого дикого пренебрежения своим трудом. Мама стала одной из таких жертв.

Помню, каких невероятных трудов ей стоило издать эту книгу за свой счёт, с каким трепетом она подходила к выбору оформления, с какой любовью она подбирала иллюстрации к каждой статье, и всё это зря. Это ломает. Безвозвратно. Она решила уйти в иной мир, где реализовались её самые смелые амбиции, где она была царицей, богиней, великомученицей, вершительницей судеб человечества, спасительницей Земли, Космоса и Вселенной в целом.

Надо сказать, что мама всегда была кроткого нрава. Она не готовила, но была благодарна абсолютно за всё, что готовили для неё, никаких капризов, только похвалы. Она никогда не поднимала более 2 кг, но никого и не просила делать больше. Ей было всё равно, что есть и на чём спать, лишь бы её не трогали. Она вообще не хотела детей. Папа её чуть ли не заставил. Как такое возможно, я не знаю, но мама не возражала против этой версии, и сама говорила, что никогда не хотела детей. Буквально бравировала этим. Но в детстве она меня нежно любила, я это точно знаю. Лечила, оберегала, образовывала, пока я не выросла. Я тоже очень её любила. Когда она уезжала в командировку хотя бы на 3 дня, я плакала и обнимала её вещи. Папа даже обижался. И за то, что я пошла в интеллигентскую среду, а не на завод, и за то, что не бросила её, не сдала в психушку, и не пошла жить к нему в новую семью, когда он звал.

Сама перечитываю и понимаю, что складывается образ прекрасного эльфа, не выдержавшего натиска жестокой действительности, но в жизни всё не совсем так, как на бумаге. Если ты не припрёшь сумки из магазина, то их вынужден будет переть кто-то другой. Если ты не готовишь, то готовить придётся кому-то другому, даже если он устал как собака, а ты целый день провалялся на диване.

Как сочетались эта кротость и эта необъятная мания величия? А никак. Всегда был жуткий диссонанс. Когда ты работаешь на износ, приходишь домой и понимаешь, что еды нет, и тебе нужно готовить то, что едят все, включая её. Когда у тебя температура, и ты просишь заварить тебе чай, а она говорит, что не будет этого делать, потому что сегодня она один раз уже это сделала, и хватит. Когда ты готовишь стол для гостей, и в последний момент оказывается, что у тебя нет части ингредиентов, потому что она их съела, потому что ей так захотелось. Когда человека, который живёт с тобой одним бытом, вообще ни о чём нельзя попросить. Когда весь этот отказ происходит с кротким видом. Тихо промяуканное "нет", развернулась и ушла в свою комнату. В такие моменты мне лично кажется, что надо мной издеваются.

При этом она ничего плохого не делала, и каждый, кому я пыталась пожаловаться, заводил одно и то же камлание: "Ну так скажи спасибо, что под себя не ходит, что с ножом не кидается". Спасибо, конечно, но что ж мне неймётся-то? Может быть, я кем-то так избалована, что мне всё мало? И кем же?

Живя одним бытом с шизофреником, приходится жить и за него тоже, как будто таскаешь на себе тело сиамского близнеца-имбецила. В этом кошмаре я жила с 18 лет и ни с кем не могла его разделить. Бабушка категорически отказывалась, и мне запрещала класть маму в больницу. Там, видите ли, не тот контингент, для Олечки это будет психотравма, а мне жить с этим – ничего, нормально, это судьба такая.

Как это простить?

У меня в Харькове полно родственников, близких и дальних. Близкие всегда жили на расстоянии пешей прогулки от меня, но никого не заботило, как живётся мне. Бабушка всегда спрашивала: «Как Оля? Что она кушала?» Папа принимал участие в моей жизни, но про маму и слышать не хотел, хотя только он мог проявить волю и распорядиться лечить её как следует. Ах, да, они же мне ничего плохого не сделали. Что тут прощать?

Что значит, «крест не по силам»? Говорят, Бог такого не даёт. А как узнать, что по силам, а что нет? Ответ простой. Раз дал — значит, по силам. Если человека распяли на кресте, и он там висит, и звучит эта фраза: "Бог не даст крест не по силам", это значит, что ему там нормально? Если человек ранен в бою, рана не смертельная, но она сделала его неподвижным; свои побежали дальше, санитары не нашли; он истекает кровью, октябрь, лужа, темнеет, вокруг никого и надежда тает, а рана болит, начинается лихорадка, его морозит, и он понимает, что никогда больше... Это по силам?

Да ведь это же она заболела, а не ты. Какой уж тут крест? О чём это я? А я лишена даже скучания по маме. Мне не хватает обращения к ней, я даже затосковать по ней не могу, потому что вот же она, в соседней комнате, за стеной, но за тем, что я там увижу, уже не затоскуешь.

У меня так и не наступил тот момент в жизни, когда дети понимают, что родители были правы. Когда они были правы? В чём? Ну, хотя бы бабушка.... Но она-то уж точно нет. С мамой я увидела эту степень «невозможности нормальности». Когда смирение, послушание и почитание ничего не спасают. Они выглядят как спектакль.

А в это время в остальном мире

Дела за рубежом обстоят по-разному. В США, например, сильнее концепция «добровольности», и больные чаще бомжуют, большее количество суицидов. В Израиле существуют мобильные бригады, которые и на вызов приедут, и укол сделают, даже если больной этого не хочет. А родственникам даже лекарств не выдают. Правда, больной может и не пустить бригаду скорой помощи, если живёт один. Но если он живёт один, то её и вызывать некому.

Я оформила заявку на бесплатную консультацию в Израильской клинике. Каждый может это сделать. Там действительно не выдают лекарств родственникам. Да и зачем? Родственник не должен этим заниматься. Больной не хочет принимать лекарства. Чтобы поставить ему укол, родственникам порой приходится прибегать к насилию, а они не должны этого делать. Когда умирает ваш близкий человек, вы же отдаёте тело специальным службам, которые его приведут в порядок и подготовят к похоронам, правильно? Хирурги не допускаются к операциям своих родственников. Юристы и психологи не должны заниматься делами своих родных. Так и здесь. Сделать укол сопротивляющемуся человеку, уверенному, что это смертельная инъекция – это тот ещё трэш. Больной уверен, что его хотят отравить, голоса третий день говорят ему, что его родственники – палачи, засланные на эту планету, чтобы убить его.

Врач может поговорить с ним так, что больной ему доверится. Почему? Ну, это как с детьми. Мама всё время может что-то говорить, но это уже белый шум, а вот какой-то харизматичный дядя с конфетой – это же совсем другое дело! Врач – это и есть тот самый дядя с конфетой. Совершенно не важно, что именно он будет говорить: обещать защиту, обещать, что это в последний раз, или наоборот (и это пилотаж) сможет добиться обещания, что впредь больной не будет сопротивляться – не важно. Главное – сделать укол. Потом наступит ремиссия, и больной не захочет об этом говорить. Он забудет и вернётся к своим повседневным делам, обязанностям, работе.

Но у вас так не получится. Даже если вы будете говорить ему те же слова, что и врач, больной может даже оскорбиться тем, что вы держите его за дурака. Шизофрения не обозначает глупость или слабоумие.

Я не раз наблюдала этот феномен или парадокс. Так или иначе, мне казалось, что мама издевается надо мной. Дома она была невменяемым комком желчи, грозящим проклятием всему и всем, но при встрече с врачом куда только всё девалось. Она собиралась в истинную леди, становилась абсолютно вменяема. Делала вид, что совершенно не понимает, что ей делать в кабинете врача, ведь всё же хорошо, а на неё шьют поклёп близкие люди. Она не понимает, почему про неё такое говорят, ведь она абсолютно адекватна. И будь врач менее опытным, он мог бы ей даже поверить.

Про меня она давно поняла, что я обслуживающий персонал. В общем-то, её мания величия так и планировала: подчинить себе семью, чтобы сподручней было служить «высшим целям». Так как я жила с ней одна, то меня можно было игнорировать, делать мне назло, всячески показывая, насколько она выше всего этого. И сколько угодно проклинать меня же за непослушание.

Именно поэтому вам всегда нужен ещё кто-то, кому хотя бы за деньги, есть дело до вашей проблемы: психиатр, психотерапевт, психолог в постоянном доступе на телефоне с возможностью попасть на приём, а ещё лучше – вызвать домой. Конечно, лучше не жить один на один с шизофреником. Нормальность должна преобладать. Но обстоятельства, порой, бывают сильнее нас. У многих людей просто никого больше нет, а те, что есть, отдаляются, боясь соприкоснуться с проблемой, которая их не касается.

К сожалению, наши государственные врачи не приезжают на вызов родственников к больным, не осознающим свою болезнь. Но сегодня уже есть платные психиатры, есть психологи, которые могут поговорить с вами и скорректировать ваше поведение с таким больным и, что не маловажно, отношение к самой болезни. Самому невероятно трудно отделить болезнь от человека, убедить себя, что он не издевается, поверить в то, что его скотское отношение к вам – это химия мозга, а не истинное отношение.

Бездействие нашей системы здравоохранения в лечении психически больных людей, не осознающих свою болезнь, оправдывается тем, что в этой сфере было совершено много преступлений против здоровых людей. История знает случаи, когда в богадельню упекали пожилых родственников ради того, чтобы пораньше овладеть их имуществом. Жертвами мошенников становились и молодые люди, ведь ни для кого не секрет, что любого человека можно довести до самоубийства. В уголовном кодексе даже есть такая статья. Для паранойи, истерии и депрессии статьи нет, но довести можно запросто кого угодно. Шутка «В психиатрии врач тот, кто первый надел халат» уже давно кажется не смешной, и это печально, ведь здесь читается намёк, что болезни, как бы и нет, но это не так.

Отсутствие информации о шизофрении делает её почти неотличимой от экзальтированности и сверхчувствительности творческих людей, отстранённости верующих и экстравагантности гениев. И если всё так и есть, то что же тут удивляться отсутствию адекватной помощи? Но шутка про халат – это показатель не размытости границ между здоровым и больным человеком, а свидетельство халатности некоторых врачей.

За время болезни моей мамы я переобщалась с большим количеством врачей, и лишь некоторым из них я благодарна. Многие в психиатрию просто попадают по распределению. Формально никто их не заставляет там работать, они сами выбирают своё место, но здесь, как нигде, важно призвание и высокий моральный кодекс. Предполагаю услышать в ответ что-то вроде: «Ну что же вы врачей во всём обвиняете? Это же система такая». А кто виноват в том, что были загублены здоровые люди? Это коррупция на местах. А система, не желая разбираться с частными случаями, просто блокирует опасность, защищая себя от тех, кто может дать отпор, подать в суд, раскрыть обман и преступление против себя.

Одним из первых признаков шизофрении является отсутствие критики к своему неадекватному состоянию. Но ведь с таким же успехом любого здорового человека можно назвать шизофреником, вызвать ему врача, он будет сопротивляться и попадёт сразу в буйное отделение психиатрической лечебницы. Технически, при неправильной постановке диагноза такой исход более чем возможен. Но кто ставит диагноз?

На сегодняшний день шизофрения достаточно изучена, чтобы вооружённым глазом её уж точно можно было определить. И я не призываю срочно госпитализировать всех подозреваемых. Я за то, чтобы врач мог приехать на вызов родственников к человеку, у которого обнаружены симптомы шизофрении, поставить правильный диагноз и выписать нужные препараты, как это происходит с сердечниками, людьми с перепадами давления, высокой температурой и физическими травмами. Сегодня это запрещено даже тем, кто готов приехать на вызов.

Запрещено! И да, это система.

Я за то, чтобы человек, живущий с шизофреником не клал свою жизнь на алтарь болезни в отсутствии необходимой помощи. И для этого не обязательна госпитализация больного. Он может жить полноценной жизнью дома, общаться с детьми, ходить на работу, при условии грамотного медикаментозного лечения и скорректированного поведения людей, живущих с ним под одной крышей.

Бредогенератор взрослого человека

Болезнь не выбирает бедных и богатых, образованных и необразованных. Она может нагрянуть в зрелом возрасте, когда больной уже защитил диссертацию, хотя бы даже и по медицине. У него может быть двадцатилетний педагогический опыт, как у моей мамы – это не важно. Болезнь не выбирает! Шизофрения – это не глупость, а изменённое сознание, которое с момента наступления болезни начинает обслуживаться профессорским интеллектом. Больной будет хитрить и манипулировать, избегать лечения и рассказывать всем, что над ним издеваются, например, заставляют мыться и переодеваться из дневной одежды в ночную, и наоборот. Галлюцинации могут быть описаны в самых, что ни на есть художественных образах, а бредовые идеи будут возведены в ранг пророчеств. Окружающие быстро поймут, что тут к чему, и перестанут ему верить, и тогда он станет ещё более одиноким.

В народе бытует мнение, что шизофрении подвержены исключительно творческие личности тонкой душевной организации, актёры, музыканты, художники, учёные. Но на самом деле, это не так. Просто известные личности более заметны. Про Мерилин Монро мы знаем всё до трусов, в прямом смысле этого слова. Считается, что актёру дозволено быть алкоголиком, потому что у него работа тяжёлая, а то, что все токари, слесари и монтажники высотных работ – алкоголики, это мы упускаем, списываем на окружение, отсутствие образования, и смотрим на них с укором, осуждая за недостаточность уважительных для алкоголизма причин. Но ведь образование и окружение — это внешние факторы, которые тоже, безусловно влияют, но кто будет разбираться в природных предрасположенностях токаря, сталевара или наладчика линий высоковольтных передач?

Симптомы шизофрении у разных людей будут проявляться по-разному. У человека попроще будут оживать неодушевлённые предметы, нечисть будет бродить по дому, да родственники за спиной шептаться, а вот в «бредогенераторе» человека с образованием, да ещё и с научной степенью, будет представлен весь спектр прочитанной литературы, включая Блаватскую, «Бхагавадгиту» и христианские апокрифы.

К этому добавляются воспоминания о репрессиях интеллигенции 30-ых годов 20-го века, и мы получаем то, что получаем. Он/она пришёл в этот мир, чтобы выполнить функцию Вселенского Магнита, призванного преломить какое-то там излучение, и тем самым спасти нашу – ни много ни мало – Вселенную от спадания в чёрную дыру, но засевшее в подполье КГБ старается не дать ему/ей это сделать, так как они наместники Сами-Догадайтесь-Кого, и, так как они не могут себя выдать, то вербуют ближайших родственников «Спасителя человечества», науськивая их давать ему/ей галоперидол с амитриптилином. На моей памяти это 1994 год. Тогда, по-моему, всё только этим и лечили. Неправда, что шизофрения – это состояние, пограничное гениальному. Просто гениев мы знаем, они заметны, а люди «от сохи» живут тихо и одиноко, и не способны на ТАКИЕ фантазии. Да и кто их услышит?

Шизофрения лечится. Человек с диагнозом может вести нормальный образ жизни при условии грамотного лечения. Есть Нобелевские лауреаты, которые получили премию, имея подтверждённый диагноз. Но шансы на исцеление имеет только тот больной, который осознаёт свой недуг. Он прекрасно показан в фильме «Игры разума». Если вы помните, шизофрения главного героя не прошла. Он и после так называемого выздоровления видел свои галлюцинации, но научился отделять их от реальных людей. Только представьте себе, какой это духовный труд! Какая жажда продуктивной жизни и мотивация, и как в этом случае важна поддержка, и сколько вынесла его семья. Но большинство шизофреников не считают себя больными, обижаются и ссорятся с теми, кто хочет их вылечить, агрессивно протестуя против лечения.

Первые ласточки шизофрении могут быть заметны ещё в подростковом возрасте. Они называются «Манифестами». В этот момент уже можно принять какие-то меры для недопущения развития симптомов. Но насколько легче списать всё на трудный возраст, это во-первых, а во-вторых, признать, что с твоим ребёнком что-то не так, сродни подписанию смертного приговора. Именно так мы привыкли относиться к неизвестности, обвешанной мистикой и предрассудками.

Стигма мешает нам признаться самим себе в том, что эта проблема существует. Человек, заметивший в себе изменения, может попытаться залить своё состояние алкоголем. Он не теряет приобретённые ранее знания. В нём живы социальные предубеждения и стереотипы типа «мужик – не мужик». Он не пойдёт к «мозгоправу», он же не «педик и не баба какая-нибудь», что никак не страхует его от суицида с какой-нибудь «уважительной» причиной типа: «пошлооновсёнахер». Конечно, можно списать это на белую горячку, уже приобретшую модное название «Алкогольный делирий». Но если так велика и необорима стигма, так устойчивы предубеждения, так трудно вызвать врача, так невозможно поставить диагноз, то кто уж в вытрезвителе будет разбираться, что послужило причиной такого поведения: дурное окружение, низкий социальный статус или шизофрения? И да, если в биографии учёного шизофрения занимает место «барской болезни», то многие «мужики» скорее предпочтут остаться в памяти потомков алкоголиками, чем шизофрениками.

К сожалению, в народе «шизофреник» и «сумасшедший» – это слова-синонимы. Как часто нам приходилось слышать, да и самим говорить в быту: «Я с ними тут с ума сойду», «Они меня с ума сведут», «Да она сумасшедшая», «Они тут все с ума посходили», поэтому такой диагноз как «шизофрения» всегда звучит оскорбительно.

Даже в период ремиссии при проявлении хотя бы малейшего недоверия к действиям больного от него/неё можно услышать: «Ну вы же меня считаете за сумасшедшую!» За недоверие может быть принято малейшее замечание, например, она купила черешни в ближайшем ларьке, и ей неправильно дали сдачу, и не дай Бог это заметить. Тогда уж лучше не говорить. Это мелочь, но она может вызвать бурю протестов.

Не дать слечь

О том, что у моей мамы шизофрения, знали далеко не все, кто знал меня, и даже не все, кто знал её лично. В какой-то момент она поняла, что не только я не верю её теориям о вселенском заговоре, но и вообще никто не верит. После развода родителей мы переехали в другую квартиру. Там, конечно, тоже не обошлось совсем без свидетелей, но никто сплетен не распустил. Ребёнка во дворе ни разу никто этим не упрекнули. В общем, не было никакого резонанса.

Своих друзей мама отвадила. Они-то должны были ей верить, а они не поверили. У неё остались только я и бабушка в телефоне. Она могла целыми днями сидеть и просто смотреть в стену в перерывах общения с высшими силами; иногда выходила гулять. Периодами на неё накатывало, и она начинала убирать. Причём делала она это шумно, всегда ночью, и всегда в одном месте. Ей там мерещилась грязь. На утро она мне высказывала, что опять вынуждена была за нами убирать, хотя никто не просил, и эта уборка не стоила тех нервов, да её особо и не было видно. Но я переживала за то, что если я совсем оставлю её в покое, то она сляжет, тем более что спать она могла сутками. Лекарства лекарствами, но человек должен как-то функционировать. Поэтому я всё время понукала её тем, что она не готовит, ходит в чём попало, не снимает ночью дневную одежду, и с утра тоже не переодевается. Пишу и понимаю, что не нахожу добрых слов типа: «просила», «предлагала», «убеждала» - они все бесполезны вместе с их значениями. Только позиция силы. Это не мой выбор. И да, это накалённая обстановка в доме. Мы ругались. Но однажды я, всё-таки, оставила её в покое….

Осень 2001 года, я на 7-м месяце. Третий раз за всю беременность лежу на сохранении в роддоме. Мама против появления ребёнка, и всё время мне об этом сообщает, поэтому в больнице я отдыхаю. Там нельзя нервничать, все врачи об этом знают и относятся к нам как чему-то хрустальному, вокруг меня все такие же, как я. При всей чудовищности бытовых условий, вернее, их отсутствии, например, невозможности принять душ или хотя бы помыть голову, здесь мне лучше, чем дома. Периодически звоню домой по телефону-автомату (мобильные телефоны тогда были большой роскошью и редкостью), но мама не всегда берёт трубку, потому что не считает нужным её брать. Каждый такой «не взятый» звонок действует мне на нервы, и я перезваниваю бабушке, чтобы уточнить, всё ли в порядке, созванивались ли сегодня, ведь она могла просто выйти в магазин?

В один из таких дней бабушка сообщает мне, что ей звонили с маминой работы. Мамина прямая начальница сказала, что больше не может покрывать её перед директором, что мама приходит на пары, отворачивается к доске, начинает раскачиваться и молиться. Это уже видели студенты. В последние дни она вообще перестала ходить на работу, не пришла за зарплатой. Ей срочно нужно выходить на пенсию, тем более что возраст подходящий и условия оформления пенсии сейчас очень выгодные. В противном случае её уволят с позором.

Я уже не помню, что я сказала в больнице, но я собрала вещи и в тот же день была дома.

Мама была абсолютно растеряна, потеряна, она не понимала, что происходит и что все от неё хотят. Ей совершенно бесполезно было что-то объяснять, уговаривать, злиться. Узнать она меня узнала, но выражение лица у неё было такое, как будто она только что сюда попала, и вообще не понимает, где она. Она отвечала на вопросы, обнимая ладонями щёки так, как будто произошло какое-то недоразумение.

– Мама, почему ты не брала трубку?
– Я не знаю.
– Ты понимаешь, что тебе надо ходить на работу?
– Не понимаю.
– Ты не пошла за зарплатой. Ты это понимаешь?
– Не понимаю.

Она говорила это с такой досадой, мотая головой и чуть не плача, как маленький провинившийся ребёнок, который не понимает, как с ним могло такое произойти?

Я позвонила бабушке, сказала, что мне всё равно, кто и что думает по этому поводу, я выбираю своего ребёнка и собираюсь положить её в больницу. Бабушка с готовностью сказала: «Клади».

На следующее утро я вызвала скорую. Описанных обстоятельств было достаточно, чтобы они приехали без милиции. К тому же мама на тот момент уже стояла на учёте в психоневрологическом диспансере. Если человек стоит на учёте, то скорая психиатрия приезжает с большей готовностью, и милиция не нужна.

Мама к тому времени поняла, что происходит, и стала угрожать, что проклянёт меня, моего ребёнка и весь мой паршивый род. Это было страшно. По всему было видно, что она готова к физической обороне, а в моменты обострений она обладала не свойственной для неё в обычной жизни физической силой.

Слава Богу, скорая не заставила себя ждать. В больнице меня уже просто трясло от нервов. Мы сидели на кушетке на санпропускнике и плакали обе. Зашли 2 санитарки и, пройдя мимо нас, обратились к врачу:

– Двоих забирать? Эту на аборт?

Я постаралась как можно спокойней сказать, что меня не надо на аборт, что это я маму привезла. У меня получилось это проскулить. Но завотделением оказалась прекрасным человеком. Она со мной поговорила, успокоила, напомнила, что мне нельзя нервничать, заверив, что я все правильно сделала и пообещав, что всё будет хорошо. Такие простые слова, но из её кабинета я вышла совсем другой – залатанной, что ли. Как важно бывает просто поговорить с человеком.

Перед тем как отвести её в палату, её осмотрели на синяки, чтобы, в случае чего я не подала на них претензию за нанесение телесных повреждений, и дали подписать согласие на госпитализацию. Этого момента я боялась больше всего. Сейчас могло бы оказаться всё зря. Но мама сама была в шоке от происходящего. Она не думала, что я когда-нибудь реализую обещание положить её в больницу, а тут всё так завертелось, и все эти люди, врачи и санитары, которые слушают меня и видят её. Она подписала со словами: «Вы же всё равно это сделаете». Без её подписи не госпитализировали бы, но тут либо её паранойя сделала своё благое дело, либо она поняла, что бессильна против обстоятельств.

Я приехала домой и всё ждала этого… Ждала, что на меня накатят муки совести, что я разверзнусь в рыданиях за то, что поступила с матерью ТАК: сдала, упекла, и все те слова, что бабушка говорила мне все предыдущие 10 лет, но нет, этого не случилось. Я плюхнулась на кровать буквой хлеб, и только сейчас заметила, какое прекрасное на улице солнце, я дома одна, у меня есть прекрасная кошка Вася, я всё ещё беременна, ребёнок бьется, и жизнь прекрасна.

Я не стану описывать все мытарства, которые мне пришлось пройти, оформляя маме пенсию. Там же нужна она сама и её подпись, поэтому мне пришлось проходить по инстанциям в 2 раза больше положенного (с угрозой прерывания беременности), заручившись доверенностью от мамы. С доверенностью проблем не было. Мама терпеть ненавидела инстанции, она и за квартиру-то не умела платить, и вообще, при слове «справка» впадала … впрочем, я её понимаю, но иногда приходится заставлять себя делать то, чего не хочется, но надо, а мама была из тех, кто всегда выберет себя, поэтому с искренней благодарностью относилась к людям, избавляющим её от этих мытарств. У неё, конечно, были опасения, что я её брошу в больнице, но я не бросила. Она переживала, за то, что над ней там будут издеваться, привязывать к кровати, пытать и морить голодом, но никто её не привязывал, а я ездила каждый день и привозила еду. Паранойя многогранна. Она переживала, что я заберу всю пенсию себе, но я не забрала, впрочем, со временем она и сама стала мне её отдавать, потому что совершенно ничего не понимала в этих ценах.

Забирая её домой, я спросила:

– Ну, что? Над тобой там издевались?
– Да, – ответила она.
– И как же?
– Кололи галоперидол в вену.
– И всё?
– И всё.

Она постаралась сделать при этом максимально трагическое лицо, но вышло не убедительно.

Год после этого она была абсолютно адекватным человеком. Под адекватностью я понимаю простые человеческие реакции. Нет, с ребёнком она не помогала. Она к нему даже не подходила. Она вообще молилась до последнего, чтобы моя беременность рассосалась. Но я не о помощи. Я о чувстве юмора, о том, чтобы вместе посмотреть кино или обсудить какую-то свежую новость, вместе сходить в магазин и хоть немного распределить обязанности по дому.

Больница сыграла какую-то воспитательную роль. Она не перестала её бояться, но стала держать себя в руках. Они это могут. Наверное, не все, но мама могла, просто не утруждала себя этим. Такой роскоши, как психологи, у нас тогда не было, но сейчас есть. Разговаривать имеет смысл. Но это должен быть другой человек. Ужас нынешнего положения вещей в случае с шизофренией заключается в том, что государственные службы открещиваются от проблемы тем, что они не обслуживают людей, не осознающих свою болезнь, хотя симптомы видны и известны всем профессионалам. Отсутствие у больного критики к своему неадекватному состоянию – это один из симптомов тяжёлой формы шизофрении. Это только со стороны кажется, что можно ошибиться, и что в психиатрии врач тот, кто первый надел халат. Шизофрения имеет ряд неопровержимых симптомов, свойственных только ей. Их видят не только врачи, но даже милиция, которая не раз приезжала на подобные вызовы. Не всегда эти симптомы угрожают жизни, но это не значит, что их не надо лечить. А если не лечить, то вероятность угрозы жизни возрастает, но вам всегда скажут: «Вот когда убьёт – тогда и приходите» или «Приводите». Таким образом, созависимый оказывается в связке с больным без какой-либо профессиональной медицинской помощи, в невероятно тяжёлой эмоциональной обстановке, при этом он должен обеспечивать нормальную жизнь себе и своему больному родственнику, ходить на работу и делать вид, что ничего не происходит, потому что поднимать шум нет причин – на помощь всё равно никто не придёт.

Им тоже трудно

Но представьте себя на месте людей, больных шизофренией. Они искренне верят своим голосам, позывам, интуиции, чувствам, ощущениям, им страшно, им панически страшно, а никто им не верит. Идут годы, а страх не проходит. И их не убеждает, что он не подтвердился 10 лет назад, когда голоса впервые сказали им, что их хотят пытать-убивать-насиловать. Тогда всё было по-другому, но вот сейчас точно произойдёт самое страшное, если он/она заснёт или выйдет из дому, или переоденется в другую одежду, или почистит зубы, или получит укол, или проглотит таблетку. Те люди, которые вчера были самыми близкими, сегодня оказываются потенциальными убийцами, предателями, насмешниками и палачами. В тела любимых ими детей вселились души злых демонов. Те, о ком они вчера заботились, сегодня хотят упечь их в психушку. Ужас не в отсутствии благодарности и какой-то, хотя бы элементарной человечности, хотя и это тоже, а в том, как чудовищно изменился мир и ценности. Я кричу им об этом, а они меня не слышат, не понимают, требуют, чтобы я прекратил, и всё время суют эти проклятые таблетки.

Они не виноваты, что всё так. Это химия мозга. Тем важнее оказать помощь, даже когда её не просят, тем более, когда сопротивляются. Препаратов, гарантирующих исцеление от шизофрении, ещё не изобрели, но купирование симптомов в комплексе с психотерапией могут вернуть вам родного человека, а его самого – к полноценной жизни.

Очереди в ПНД очень долгие. Иногда приходилось ждать и по 3 часа, хотя людей в очереди было не больше двух человек. Там врачам приходится долго разговаривать. Они там не только рецепты выписывают. Но эта очередь оказалась многолюдной, и там были не одни бабушки, а вполне себе молодые люди.

Одна женщина, странно накрашенная, стала рассказывать мне свою историю. У неё уже была инвалидность по психиатрии, и ей важно было, чтобы группа не выросла, потому что со второй группой её даже дворничихой не возьмут, а с третьей она ещё может устроиться на работу. Поэтому она специально накрасилась, чтобы врач не заподозрил её в безразличии к внешнему виду, ведь это первый признак шизофрении, а ей никак нельзя такой диагноз. Ей было лет 50. Косметика на ней смотрелась странно, очень неестественно, но это не из-за вульгарности, а из-за дешевизны. У неё была розовая помада. Помните, как при совке были 2 помады, красная и розовая, обе с песком. Так вот, у неё была розовая. Ну, и выглядела они действительно, как дворничиха, очень бедно и обношено. Наверно, это была её единственная помада.

Рядом сидел очень молодой тучный парень бог знает какого года рождения, бомжеватого вида, в мешковатых штанах, который рассказывал, что живёт один на крошечную пенсию, на макаронах, что на работу его не берут, да это и не удивительно, надо было его видеть, но он очень старается не опуститься и не оставляет поиски работы.

И был совершенно другой – тоже молодой – парень, очень ухоженный, с уложенными волосами, в затемнённых очках, о стрелки на его брюках, казалось, можно было порезаться, и который тоже зачем-то представился, и стал рассказывать про свою жизнь и родителей.

Была ещё одна девочка, совсем тонюсенькая, студентка. Как и все мы, она пришла за галоперидолом. От неё я и узнала, какие от него бывают побочные эффекты.

Я тоже сказала, что я за галоперидолом, но не сказала, что для мамы. Они думали, что это я для себя. Мне было странно и удивительно, что они не старались общаться друг с другом, а тянулись именно ко мне. А потом с ужасом поняла, что я для них была прекрасной шизофреничкой, которая принимала таблетки, и у неё всё получилось. Я тогда была модницей: красное длинное кашемировое пальто-шинель, чёрная шляпа с жёсткими полями, высокие сапоги на каблуке. Наверно, так выглядела их надежда.

Манипуляции

Как воспитать в человеке чувство вины? Очень просто. Заставить его сделать то, чего он не должен, а потом обвинить его в этом, и заставить попросить прощения. Это не такая уж редкая вещь в условиях созависимости с шизофреником.

Когда у мамы произошёл первый срыв в 1994 году, врач назначил ей лекарства, которые она должна была пить 2 раза в день. Принимать их она категорически не хотела, но ей нужно было их дать во что бы то ни стало. Нам пришлось это делать. Бабушка держала её за голову, а я разжимала рот, и запихивала туда таблетку. Она её с остервенением выплёвывала. Я брала другую, и процедура повторялась. После очередной выплюнутой таблетки я дала ей пощёчину.

Когда мы дали ей эту злосчастную таблетку, я сидела на кухне в оцепенении от произошедшего, а бабушка, как ни в чём ни бывало, подошла ко мне и совершенно холодно сказала:

– Пойди, извинись перед матерью.
– За что?!
– Ты её ударила.
– А как я должна была поступить?!
– Всё равно. Это твоя мать. Извинись!

Я извинилась, хотя меня до сих пор мутит при воспоминании об этом дне. Что было потом с мамой? Она проспала 15 часов; мы спросили у неё, как она себя чувствует, она сказала, что всё хорошо. Мы спросили, помнит ли она, что с ней было. Она сказала, что не помнит. Мы решили напомнить, чтобы не повторилось, но она сказала, что она просто приболела, и не хочет об этом говорить. Врач сказал, что и не нужно напоминать. Надо просто продолжать давать таблетки, но их действие заканчивалось, и, чтобы отмазаться от приема, она находила всё новые способы, с которыми мне и приходилось бороться последующие 23 года.

Наверно, сейчас я высказала бы бабушке всё, что я думаю. И про то, что она отказалась её госпитализировать, хотя тогда был идеальный момент, куча свидетелей – семья собралась, друзья семьи, просто соседи видели её поведение, и про то, что кроме мамы на свете есть ещё и я, и у меня на момент моих 18-ти лет от родителей остались только воспоминания, и про то, что есть какие-то вещи, на которые нельзя обрекать ребёнка в отношениях с родителями – неестественные вещи. Но в ответ я всё равно услышала бы что-то про Бога и Крест. Всю жизнь после этого первым вопросом моей бабушки при встрече было:

– Как там Оля? Что она кушала?
– Нормально.
– Ты ей галоперидол даёшь?
– Даю.
– Скажи ей, чтобы выбросила те штаны. Они уже неприличные.
– Сама скажи.
– Меня она не послушает.
– Меня тоже.
– А ты скажи так, чтобы послушала. Попроси по-хорошему.
– Бабушка, я ей сказала. Она морозится. Что я должна сделать?
– Мариночка (со слезой в голосе), ну, ладно ты на меня кричишь, но будь с ней поласковей (плача), она такая несчастная. Она же ангел.

Даже перед смертью, единственное, о чем она меня просила, это: «Марина, не обижай Олю». Что я ответила? Я была готова к этому вопросу. Я сказала, что не обижаю Олю. Я против подобных манипуляций на смертном одре. Уходишь – уходи.

Я не могу ей этого простить. Просто не получается. Непонятно, как можно было так поступить с ребёнком?

Она плакала, глядя на мою заболевшую маму, обзванивала всех, кто может помочь, и кому можно об этом сказать (ведь нужно же было сохранить всё в тайне), причитала и громко молилась. У меня, в этот момент просто рушился мир.

Мне было безумно жалко маму.
Я боялась маму в обострении болезни.
Я готова была сделать всё что угодно, лишь бы это закончилось прямо сейчас.
Я брезговала прикасаться к ней, когда нужно было дать таблетку.
Я была в отчаянии.
Всё шло к тому, что мне придётся бросить училище, чтобы быть сиделкой при маме. И тогда я никто.
Ну, уж нет!
Все носились с маминой диссертацией как с писаной торбой. Кандидат наук был в то время гордостью для семьи. Человек без высшего образования считался неполноценным, чем-то вроде низшего сословия – во всяком случае в понимании моей бабушки. Тогда, при совке, многие так думали, но бабушка несла эту ценность высшего образования как Грааль.

Мне бросить училище – и тогда я никто. Без него я не поступлю в институт, не получу высшее образование, и буду низшей расой в своей семье. И никакое мученичество и жертвоприношение не принесут мне уважения и достоинства в глазах родни.

А какое мученичество?

– Бабушка, ну что же делать? Что же делать? – я буквально билась в истерике, тёрла руками заплаканное лицо и беспомощно топала ногами.
Бабушка перевела на меня взгляд, и её страдальческие глаза исполнились удивлённой наивности.
– А что такое?
– Бабушка! – не поверив, что она не понимает в чём моя печать, я обняла её, ей ничего не оставалось, как ответить тем же, но она сделала это так формально, как будто не понимала, с чего бы это я вдруг?..
– Бабушка, что же теперь будет?!
– А что будет? Ты будешь давать ей галоперидол и всё будет хорошо, – как ни в чём не бывало ответила она, как будто речь шла о рассаде для огорода или рецепте пирога. Это было не утешение, не решение проблемы, а такое невероятное обесценивание моих переживания, что в 1994 году это и назвать невозможно было.
– Как я ей буду его давать?! Она же его выплёвывает!
– Она сказала, что больше не будет! – отшатнувшись от меня сказала бабушка, честно глядя на меня широко распахнутыми глазами.
– Ты серьёзно? Но она же врёт! Ей надо в больницу!
– Ты хочешь сдать её в дурдом?!! Да?! В дурдом?!
– Не сдать, а положить в больницу! Это временно!
– Может, это тебя надо в дурдом?!!
– Почему?! За что?!
– А что ты кричишь, дергаешься?!!

Сейчас уже не проверишь, что бы она сделала, если бы я продолжила настаивать на своём. Кто бы ухаживал за её бедной Олечкой, если не я. Но тогда её слова звучали очень убедительно.

Что я чувствовала?

Я помню этот день, как сейчас. В тот момент во мне как будто отключилось какое-то реле. Отключилось не мгновенно. Это происходило несколько часов – с середины дня и до вечера. Я ощущала это так, как будто в действие пришёл какой-то механизм, или просто земное притяжение влекло к себе какой-то важный тяжёлый металлический рычаг, который, после этого разговора, медленно опускался, и к вечеру защёлкнулся в нижней фазе. Тогда у меня отключились чувства. С тех пор ни музыка, ни живопись, ни новые приобретения, ни люди, ни занятия не вызывали во мне ответа: ни радости, ни тоски, ни воодушевления. Я жила механически, по памяти: переходила дорогу на зелёный свет, убирала постель утром и стелила вечером, чистила зубы, что-то ела, отвечала на вопросы – делала, что должно. Это и правда опасно для художника. Мне трудно описать этот отрезок жизни, так как он не обозначен никакими эмоциями и переживаниями – я ничего не могу выделить в нём, как особенно запомнившееся. Мне казалось, что я вижу проходящую вокруг меня жизнь по телевизору, и там ничего интересного не показывают. Хотя произошло много чего.

Я с красным дипломом закончила художественное училище и поступила в институт. Над красным диплом я работала с первого курса (задолго до маминой болезни), и на последнем его достаточно было просто не упустить. И я не упустила. Ну, а поступление в институт было этим самым цветом подстраховано. И, казалось бы, такие значимые события произошли, но помнится не это. Помнится, что тогда по воскресеньям по телевизору шла моя любимая передача с Юрием Башметом «Вокзал мечты». Я ждала её всю неделю, а когда случился этот инцидент, я перестала получать от неё удовольствие.

Сдвинуть этот рычаг вверх не представлялось возможным. Человеком его не поднять. Это не про силу воли. Но я не оставляла попыток. И вот, как-то раз, на втором курсе на чьём-то Дне рожденья, я напилась до «синих козявок». Домой меня вели под руки. Но на утро я почувствовала стыд! Ничего я тогда не натворила. Это был просто пьяный стыд. Очень неприятное чувство, но это было чувство! И это не было поводом спиться. Это было знаком, что не всё ещё потеряно. И этот день я тоже помню.

Потом начались какие-то влюблённости. Чувства захлёстывали при совершенном непонимание, как строить отношения. На четвёртом курсе я забеременела. Папа и бабушка меня поддержали. Папе хотелось внуков и не хотелось знать ничего про моего мужа, и вообще не хотелось, чтобы он был. А бабушка в свой первый раз и сама так забеременела.

И ведь я никому никогда не могла на неё пожаловаться. Стоило мне открыть рот, как тут же меня перебивали:
– Она же хотела, как лучше! Да, она не разрешала никому рассказывать, но ты же не знаешь, что подумали бы люди. А она знала. Это и тебя поставило бы под удар.

Окей, но почему бы не посочувствовать мне?
– Она вас любила! Да, она хотела, чтобы у всех её детей было высшее образование. Ну тогда все так думали. И что в этом плохого? Ты жалеешь, что оно у тебя есть?

Не жалею, но я про отношения. Разве нужно внушать своему ребёнку, что уважение к нему, любовь близких и его человеческое достоинство на 100% зависят от диплома?
– Она пыталась вас оградить, она вас защищала, и тебя тоже! Она заботилась об интересах семьи. Да, шизофрения тогда была стигматизирована, ну, мы же живём в современной нам реальности, нельзя прогнуть этот мир под себя. Если стигма есть, то приходится под неё подстраиваться.

Окей. Как бы я поступила на её месте? Я бы сказала мне, что теперь у неё на меня одна надежда, что теперь я главная в своём доме, что эта жизнь – она такая трудная, но у меня всегда есть поддержка в семье – это если коротко.
– Десять лет прошло после бабушкиной смерти. Никто слова тебе не скажет, иди дальше!

Но дело ведь не в том, насколько я способна или не способна простить, а в том, что так сформировались отношения, и формируют их всегда двое. Если дерево вросло в забор, то как бы оно этот забор не прощало, оно навсегда останется покалеченным.

Может показаться, что я себя считаю великомученицей, а родственников исчадиями ада. Нет, не считаю. Если написать книгу отдельно про бабушку или про папу, то в своих историях они будут положительными героями – будут места, когда и их жалко, где и они жертвы, где они победители и пример для подражания. Но в такие моменты все в шоке. Они поступали так, как считали единственно верным, но не знали, как иначе вести себя в предложенных обстоятельствах. Любые действия с шизофреником, не осознающим свою болезнь, в отсутствии медицинской помощи, или когда она некачественная, всегда требуют жертвоприношений с чьей-то стороны.

Лежачему человеку нужна сиделка, но это признанный факт. Сиделки оплачиваются. Семья может выбирать, заботиться ли о таком больном самостоятельно, или же нанять специально обученного человека. Можно нанять такого человека пациенту с болезнью Альцгеймера, да и просто человеку с деменцией. Ключевое слово здесь «специально обученный». Но никто не обучен обращаться с больным шизофренией. Максимум, что вы можете услышать от врачей: «Учитесь с этим жить». А как?

Например, врачи утверждают, что больному шизофренией нельзя говорить, что он болен, и что его галлюцинации не настоящие, а голоса в голове - ничто иное, как проявление болезни. А под каким предлогом тогда сделать ему укол или дать таблетку? Таблетку можно размять и покрошить в еду, если она безвкусная, а если она горькая? И вообще, само действие добавления препарата в еду, сам факт обмана близкого человека заставляет чувствовать себя аморально. Мне удивительно, что никто из врачей не считает это чем-то ужасным. Если просишь помощи в психоневрологическом диспансере, тебе говорят их вечное: «Приводите», – и в самом диспансере и правда есть медсестра, которая может сделать укол, но больного невозможно заставить туда пойти, и согласие на госпитализацию выбить не реально. Он считает себя здоровым. Просьбы положить в больницу заканчивается таким диалогом:

– Ну, а что вы хотите от больницы?
– Лечения и терапии.
– Ну, вы ей дома что даёте?
– Галоперидол.
– Ну, так и мы будем давать галоперидол. Галоперидол и там и там одинаковый.

Вы представляете себе такой разговор в адвокатской конторе?

– Защищайте себя сами. Вы же лучше знаете ситуацию.
– Но почему я не могу нанять адвоката?
– Ну, а что вы хотите от адвоката?
– Защиты в суде.
– Ну, он вас будет защищать по закону, и сами вы себя будете защищать по закону. Закон для всех одинаковый. Так какая разница?

Абсурдно звучит, не так ли?

Есть такое понятие как конфликт интересов. Но если на юристов, психологов, хирургов это понятие распространяется, то, когда дело доходит до шизофрении, образуется какая-то слепая зона. Никто не видит конфликта интересов. Его и правда трудно увидеть, если не смотреть и не слышать.

В регистратуре мне не хамили. Они говорили то, что должны были говорить. Утешали меня, убеждали, что я не должна стесняться подсыпать галоперидол в еду, что это нормально, все так делают, и нет в этом ничего дурного.

Как нет?!

Некоторым помогает думать, что это уже не человек. Это как куст для садовника, который надо обрезать, не задумываясь о том, больно ему или нет. Но мне лично такой подход не помогал. У меня были прекрасные отношения с мамой в детстве. Эти воспоминания всегда со мной. Я так и не научилась относиться к ней как к растению. Да и правомерно ли требовать этого от близких родственников?

Хотя, некоторым всё же удаётся. Есть люди, которые выгоняют на улицу своих больных, и у них для этого есть причины. Больной может быть непредсказуем. Он может поджечь дом или не принять никаких мер, если дом загорится. Может говорить детям странные вещи. Да мало ли, что ему скажут его голоса. Можно ли осуждать людей, избавившихся от своего больного таким путём, ведь это же уже не человек!

Папа всё время настаивал на том, чтобы я сдала её в психушку, но не представлял при этом всей процедуры. В его понимании «дурдом» — это такое место, куда сдают людей навсегда, и они там как-то доживают свой век, не мешая жить всем остальным. Я ему объясняла, что, во-первых, таких мест как «богадельня» сейчас нет, а во-вторых, если бы и были, то как он себе представляет мою совесть в этот момент? Он не уставал повторять, что это уже не человек, и я должна это понимать. Как это можно понимать, я не узнала до сих пор. При этом, когда я просила его о помощи в госпитализации на 21 день, как это было тогда по закону, он говорил мне, что она ему больше не жена, и он ею заниматься не будет.

– Как-нибудь сама решай эти вопросы. Оставь её в этой квартире и переезжай жить ко мне.
– А если она в окно выйдет?
– Она не выйдет, – с ухмылкой всезнайки произносил он, - она очень любит себя и жалеет.
– Папа, это шизофрения, мы не знаем, что может случиться!

И он на полном серьезе, до слезы в голосе, обижался, что я даже такую мать люблю больше, чем его.

Мне иногда хотелось их ударить, закричать, или плеснуть в лицо стакан ледяной воды, чтобы они очнулись и перестали нести весь этот бред, но я просто молча дослушивала их до конца и шла домой к маме «жить» дальше.

А, может, стоило посмотреть на всё под другим углом, принять папино предложение, переехать жить к нему, и просто вычеркнуть маму из жизни, раз она уже не человек? Если даже родной отец меня на это благословил, то почему бы и нет?

Я знала, что папина жена не против, но также понимала, что конфликты будут, и знала на почве чего.

Я знала, что на тех коврах не будет места краскам и разбавителям, а также угольной пыли и акварельным брызгам.

Знала, что папа неустанно будет сватать мне своих заводских парней в трениках с лампасами.

Знала, что каждое утро, день, вечер меня будут спрашивать: «Ну, когда же замуж? Часики-то тикают».

Знала, что алкоголя там будет море разливанное.

Что разговоры об искусстве будут грубо прерываться анекдотами про секс, и про то, какие все художники блядуны, и про то, что нас ждёт нищета, поэтому надо на завод и на дачу, садить картошку, собирать колорадских жуков, закрывать огурцы, а не «вотэтовотвсё».

И одеваюсь я не так, и шью себе не то, и на голове у меня чёрте-что, и крашусь я не так, и вкуса у меня нет, хоть я и художник, что странно, но меня всё равно тут любят, какую есть, и кто ж мне правду ещё скажет, как не родной отец?

А мама всего лишь сидит себе в своей комнате и молчит себе в стену. По сравнению с трениками и лампасами это прямо даже как-то ценно.

Сбежать от всех?

На дворе 90-е. Нет денег, телефонов, кредитных карт, интернета, работы, профессии. Устроиться на какую-то временную работу официанткой, чтобы снимать комнату? Но ради этого придётся бросить институт. И кому я что докажу? А ведь какое бы решение я ни приняла, то, что случится с мамой за время моего отсутствия, всё равно ко мне прилетит, и я обвиню себя в каждой минуте своего отсутствия. Бабушка осудит. Папа обвинит в неблагодарности. Кажется, ничего не забыла?..

Исчезнуть из всей их жизни навсегда? Вот честно, кишка тонка. Я бы не потянула. Ведь перечёркивая семью, ты перечёркиваешь бОльшую часть себя, кто бы и в чём бы не был виноват.

Такой обидный разрыв шаблонов

Если вы ищите и находите у себя признаки шизофрении, то, скорее всего у вас её нет. Один из симптомов болезни – это отсутствие критики к своему состоянию. Это психически здоровый человек может констатировать у себя какое-то помутнение в голове, когда надвигается большая туча, или столбик термометра резко идёт вверх, а сам он метеозависимый, у него внутричерепное давление, он забыл о важной конференции в скайпе и назначил на это время другую встречу. И если вы шли на кухню, и забыли, зачем пришли – это тоже не оно. И если вы ищете очки, а они у вас на голове, то тоже не оно. Вы не сходите с ума. Это сосуды, стресс, экология, многозадачность, здоровье физическое – но не помешательство. Ужас шизофрении в том, что больной совершенно ясно слышит свои голоса и/или галлюцинирует. Он вдохновлён ими, у него совсем не обязательно должно быть плохое настроение или бессонница – он может искренне радоваться, идя навстречу приключениям. Он может быть разгневан, обнадёжен, разочарован, либо же воодушевлён, грустен, отстранён, но у него не будет ни малейших сомнений в собственной адекватности.

Важно понимать, что ремиссия переходит в обострение в мгновение ока. Ещё вчера вы вместе смотрели кино, вместе выбирали продукты на базаре, вместе обсуждали последние новости, у вас были общие интересы, вы смеялись над одними и теми же шутками, а сегодня она уже не выходит из комнаты, с кем-то громко шепчется, игнорирует тебя, либо отвечает раздражённо. Да ей и отвечать не обязательно. Ты давно знаешь этого человека, знаешь, что когда он в таком настроении, то к нему лучше не обращаться. Нет, ничего не случится. Он не накричит, но та холодность и то высокомерие, с которыми он ответит тебе «меня это не интересует», равнодушно наступит тебе на ту самую мозоль, которую ты многие годы пытаешься вылечить, уговаривая себя, что это просто болезнь такая и тут никто не виноват.

И ты обращаешься к тому самому человеку, с которым еще вчера смотрел кино, говоришь, что пора бы пролечиться таблетками, а он в ответ на это шипит: «Вы все считаете меня сумасшедшей!» – имея в виду того врача, который прописал лекарства, и всех знакомых и родственников, которые давно признали её шизофрению. «Я буду жить во дворцах, а вы будете гореть в аду, твари! А я буду смотреть на вас и торжествовать!»

Можно попытаться предупредить такую реакцию, если колоть уколы раз в месяц, но это не легче, потому что при напоминании об очередном уколе, она смотрит на тебя чистыми, влажными от слёз глазами и говорит:

– Марина, ну, зачем ты так со мной поступаешь?
– Ну, ты же обещала в кабинете у врача, что не будешь против.
– Ну, всё же хорошо. Зачем укол?

И дело тут не в уколе. Она никак не ощущает его на физическом состоянии, от него нет сонливости, судорог или головной боли. Её оскорбляет сам факт того, что её считают сумасшедшей. Она не хочет об этом говорить, но и осознавать тоже не хочет. И ты и сам отдаляешь момент, когда нужно делать укол. Она не видит разницы между «собой больной» и «собой здоровой». Для неё лечение равно оскорблению. И я – тот самый человек, который оскорбляет мать. С этим невозможно прийти к миру с собой. Я бы сходила в терапию, но в 90-е её не было, а врачи и психологи и сегодня говорят приблизительно одно и то же:

– Вы должны понимать, что это уже не тот человек. Вот если бы ей нужно было ампутировать ногу для спасения жизни, а наркоза нет, она бы кричала, но другого способа спасти жизнь у вас нет, и нужно её держать, пока хирург делает свою работу – вам тоже было бы её жалко?
– Мне было бы жалко, но я бы её держала, но это случилось бы 1 раз, а потом она радовалась бы жизни.
– Не факт. Она могла бы обвинять вас, говоря, что чем жить без ноги, то лучше умереть.
– Мы этого не знаем. Но дело ведь не в этом.
– А в чём?
– В том, что людям не нравится держать человека без наркоза и отрезать ему ногу, поэтому был придуман наркоз, и им пользуются. Но даже в этом случае врачей не допускают оперировать своих родственников, именно поэтому.
– Почему?
– Потому что родственник не может отключить чувства. Их возникновение естественно. Это не то, с чем следует бороться в этой жизни. Нужно стать психопатом, чтобы отключить их!

В ответ на эти слова я слышала только тяжёлый вздох.

Давайте будем честными.
Ладно. Давайте я буду честной.
Бывали моменты, когда я её ненавидела. Ну, а уж она меня … Этих моментов было столько, что лучше бы их было меньше. Шизофрения – это ментальное заболевание. А ментальные болезни неизменно перекликаются с духовными и экзистенциальными вопросами: с грехом, с прощением, с поиском первопричин и смысла жизни. И ты постоянно пытаешься сложить в себе этот пазл: «Она же мать», «я же дочь, я должна быть хорошей дочерью», «я заслужила», «я должна простить». А как простить? И что прощать? Простить можно того, кто наступил тебе на ногу и пошёл дальше. Гораздо труднее простить, когда человек стоит у тебя на ноге, никуда не собирается уходить, да ещё и ухмыляется тебе в лицо с видом: «А что ты мне сделаешь?» А ничего я не сделаю – она же мать. И эта мысль транслируется тебе не просто отовсюду, но и от самых близких, которые, кстати, никак не разделяют с тобой твою ношу. Они просто «лучше знают», как надо.

В детстве у меня была прекрасная мама, очень нежная и все разрешающая. Никакая не холодная и уж точно не властная. Я не помню запретов вообще. Правда, и я не была проблемным ребёнком. Я любила вырезать из бумаги, клеить поделки, играться с её украшениями, и никогда их не ломала — мама за это не беспокоилась. Я не лезла куда не надо, была послушной без усилий и абсолютно доверяла родителям. Сидела себе рисовала, и всё, что я рисовала было гениальным. Мама так говорила. Я даже злилась на неё, мне уже и хотелось какой-то критики в определённом возрасте, но нет, всё было гениально.

Самым ужасным разрывом шаблонов в течении её болезни стало то, что я очень нуждалась в поддержке близкого человека, я очень скучала по маме, понимая при этом, что она сидит в соседней комнате, но её там нет.

Отвечаю на вопрос: «Ну, а как она вам мешает?»

Дело не в «мешает», а в самой атмосфере. Я – не сторонник всякого рода хиромантий и с большим скепсисом отношусь ко всяким там мистическим объяснениям явлений, и если бы мне сказали, что болезнь может нести ощутимую энергетику, то я спорила бы с этим первая. Но что поделать, если кроме ощущений есть факты?

Конечно, это энергетика. В хорошую и плохую энергию я верю. Хорошая – это радость, благодать, любовь, приподнятое настроение духа, назовите своё. Плохая – это злоба, ненависть, уныние, зависть, желчь. Человек, находящийся рядом с вами в горе или в радости, неизменно поделится этим с вами, хотите вы того или нет. Хорошее слово «желчь». Оно прекрасно отражает суть этого явления. Все прекрасно знают, что это жидкость организма, но никто не удивляется и не поправляет, когда о каком-то человеке говорят: «Сколько в нём желчи!» Всем абсолютно понятна эта фигура речи. Желчь в данном случае – это и есть то самое, что называют энергетикой.

Я помню, когда мама в своё первое обострение ушла из дому, мы её нашли и вернули. Около недели после этого мы с ней жили у бабушки, потому что нужно было принять решение, что с ней делать, не допустить нового побега, понять её поведение, установить диагноз и понять, как лечить. Подростку с этим не справиться, да и никто не знал, что может прийти ей в голову, когда все спят, например. Спустя неделю (всё это время она была на галоперидоле и амитриптилине), мы с ней вернулись домой, и дома в это время была такая грязь… Нет, там не были раскиданы вещи, не валялись бумажки, ничего не было разлито на полу. Я отсутствовала дома всего несколько дней, но теперь тут было так грязно, как в человеке, наполненном желчью. По квартире неспеша ходили прусаки, летала июльская паутина, сквозняк развеивал какой-то непонятный мусор. Создавалось такое тягостное впечатление, что дом давно опустел и был заброшен, не на три дня, и даже не на две недели, а значительно дольше. Как будто над ним разверзлась озоновая дыра, и мама отреагировала на вредные излучения. Как будто над нашими головами разорвалась невидимая шаровая молния, и мама оказалась в эпицентре взрыва, потому и заболела. Я держалась, но держалась под грузом брони. Я не знаю, что было первым – болезнь или энергия, но она ощущалась, как материя, которая выбралась наружу чтобы не дать нам позабыть о своем незримом, но удушающем присутствии…

…и мы не забывали. Как уж тут забудешь.

У мамы как-то катастрофически изнашивались вещи. Она любила сумки. Новая сумка была для нее лучшим подарком на День рождения. Но если свои сумки я могла носить до тех пор, пока не надоест, и выбрасывала, когда они выходили из моды, но имели при этом еще вполне товарный вид, то мамины сумки дряхлели и рассыпались на составляющие меньше, чем через год. И это при том, что для меня сумка тогда была, ну, буквально, частью меня. Она должна была обязательно вмещать в себя папку формата А-4, иметь кучу карманов, но предназначалась ещё и для того, чтобы выдерживать поход в супермаркет по возвращении с работы. Она не должна была выглядеть как «шопер» - я все-таки предпочитала более деловой стиль, но при этом быть достаточно вместительной… для всего. Мамины же сумки всего через год уже выглядели как прабабушкины, с которыми она ещё до войны в девках ходила. У них была изодрана подкладка, дерматин трескался так, как будто его держали над огнём, а кожа занашивалась до такой степени, что я даже не знаю с чем сравнить.

Разруха ощущалась повсюду. Она словно разъедала все, к чему мама прикасалась.

А как-то раз она попросила меня купить для нее перчатки на зиму, ибо старые «закончились», а у меня всё никак не получалось доехать до базара – банально не было времени. Ну, я-то знаю, что мама выходит только прогуляться, посидеть на лавочке, или сходить в магазин - и только в тот, что через дорогу. Далеко от дома она вообще не уходила и не уезжала: она не умела ориентироваться в метро, она знала о существовании супермаркетов только с моих слов, быт категорически не вела, базара вообще боялась, и без меня никогда туда бы не поехала. Видимо поэтому покупка перчаток не была для нас приоритетной задачей, хотя и была моей прямой обязанностью. Мама два или три раза напомнила, а потом мы обе об этом благополучно забыли. И она взяла мою пару, которую я не носила. Ну, я и не против. Зима тогда была тёплая, и я вообще не очень люблю перчатки, у меня они просто валялись. Но вот, как водится, в феврале грянули морозы -24, и я спохватилась, стала искать свои перчатки, а мама говорит: «Так я их взяла себе. Ты ж мне так и не купила». И с готовностью протянула мне мои перчатки. Это было что-то. Ни разу не надёванные мной перчатки были грязные и дырявые в подкладке. Они имели такой вид, что я побрезговала даже брать их в руки.

– Что ты ими делала? – удивлённо спросила я.
– Гуляла – удивлённо ответила мама.

Как??! Как нужно было гулять?!

Мама любила цветы, но ей нравились именно срезанные розы, которые нужно ставить в вазу. Цветы в горшках она терпеть не могла. Срезанные розы казались ей знаком любви и признания, а цветы в горшках несли в себе приземлённость, «маломистячковость» и грубый бытовой подтекст. Одним словом, не romantique. А я люблю зелень в доме круглый год. Однажды весной я мыла окно у себя в комнате и временно поставила горшок с королевским деревцем ей на подоконник. Поставила и забыла. Она мне о нём не напоминала. Стоит себе и стоит. Не то, чтобы она им брезговала, оно ей не мешало, просто сама для себя она бы его не приобретала.

И вот, однажды вечером…. Мама жаворонок, в 8 вечера она уже, как говорится, на жёрдочке, как курица (она сама про себя так шутила), мой ребёнок готовится ко сну, я что-то делаю за компьютером, и тут вдруг слышу грохот в маминой комнате. Влетаю, спрашиваю, что случилось, и вижу цветок на полу. Мама, как ни в чём ни бывало, выглядывает из-под одеяла и говорит: «Цветок упал».

Как??!

Не было сквозняка. Мимо него никто не ходил. Он стоял там несколько недель. И я бы списала это на случайность, если бы не заметила закономерности.

Ещё один цветок стоял у неё в комнате на средней полке стенного шкафа, специально используемой под всякого рода безделушки, статуэтки, свечи и всё такое прочее. Стоял он там с её благословения. Он туда просился, вписывался, как интерьерное решение. Разумеется, поливала цветы только я. Но однажды я заметила, что он как-то изменился, стал желтеть и подсыхать. Я заглянула внутрь и увидела, что горшок наполовину пустой, земля куда-то делась. Я спросила у мамы, что случилось, и она сказала, что нечаянно смахнула горшок с полки, он упал и рассыпался. Она, как смогла, вернула его на место, ну, а оставшуюся землю подмела и выбросила.

– А как ты смахнула? Он же на уровне глаз стоит.
– Одеялом, когда стелила постель.

Но цветок стоял в метре от кровати. Надо было летать по комнате на одеяле, чтобы зацепить его. Сказать, что цветы совершили суицид – абсурдно, но какая-то разрушительная энергия, присущая этой болезни, всё время давала о себе знать.

Как бы там ни было, но эта энергия желчи – она чувствуется не только на уровне вещей. Я сравнила бы это со звуком, который не слышен человеческим ухом, но вызывает чувство страха. Этот звук, это чувство, эта энергия пропитывает все твоё существование. Накладывает отпечаток на отношения, пропитывает тебя насквозь, как сон, в котором ничего не происходит, но ты понимаешь, что это кошмар.

В качестве иллюстрации могу ещё привести и такой пример: когда ты знакомишься с человеком или хочешь пойти на свидание, то, кроме праздничного внешнего вида, ты несёшь ещё и атмосферу. Живя с шизофреником, ты её не выбираешь. У тебя не может быть игривого или кокетливого настроения. Тебе всё время хочется изливать душу на тему своей проблемы. У тебя в глазах не блеск и не радость, а крик: «Помогите!».

***

Ненависть во мне боролась с жалостью к ней. Я так и не смогла принять как норму новую реальность, убедить себя в том, что по-другому не может быть. Моя вера в чудо каждый раз обращалась против меня. Надежда на выздоровление, которая должна была помогать терпению, движению вперёд и озарять радостью новый день, цинично растаптывалась новыми обострениями, которые со временем перетекли в вялотекущую форму, но не переставали пробивать дно очередными «сюрпризами».

Любовь?

Как это можно любить?

Эпилог

Все мы живём в состоянии внутреннего диалога. Какие-то мысли постоянно крутятся у нас в голове. Я могу идти с вечеринки, на которой разгорелся жаркий спор о чём-нибудь, и мысленно продолжать его сама с собой по дороге в метро. Есть специальные духовные практики избавления от незваных мыслей в голове, та же медитация, например.

Мы эмоционально застреваем в тех местах, где нас обидели, и продолжаем ссориться с родителями, доказывая свою правоту и/или их неправоту, даже после их смерти. С папой я ссорилась ещё лет восемь после его похорон. С бабушкой продолжаю иногда и по сей день.

Когда была жива мама, я думала, что никогда не избавлюсь от постоянных выяснений отношений с ней. Она была причиной многих несчастий в моей жизни. Чего-то я не могла ей простить. Думала, что не прощу никогда. Я отчётливо понимала, что в моей душе есть некое место, занимаемое ненавистью к ней, и если бы не было такого раздражителя, как она, то в этом месте цвели бы лилии и порхали бы эльфы.

Но когда она умерла, ровно в день смерти я поняла, что не могу вспомнить ничего плохого о ней, и у меня не осталось никакой обиды. Душа хранит милый образ из детства. И эта книга пишется именно для того, чтобы отделить болезнь от человека.

***

Я не хочу транслировать в мир установку: «Дети ничего не должны своим родителям. Они не просили их рожать». В этом вопросе я не согласна с модной точкой зрения некоторых современных психологов. Я против каждого слова в выражении «никто никому ничего не должен». Ведь если это правда, то зачем тогда люди нужны друг другу? Для любви? О, жизнь состоит не только из неё. Да и как выразить любовь, если уходить от проблем и всегда выбирать только себя? В иной ситуации выбор себя обозначает предательство ближнего. Любовь – это ВЗАИМОдействие.

Этой книгой я хотела бы привлечь внимание министерства здравоохранения к проблеме медицинского обслуживания больных шизофренией, не осознающих свою болезнь – сделать возможным вызов врача на дом, обучить и организовать работу психологов и групп поддержки для созависимых. Но сегодня, в условиях отсутствия государственной помощи психически больным людям, не осознающим свою болезнь – будьте пожалуйста друг у друга.