Отвечаю на вопрос: «Ну, а как она вам мешает?»

Дело не в «мешает», а в самой атмосфере. Я – не сторонник всякого рода хиромантий и с большим скепсисом отношусь ко всяким там мистическим объяснениям явлений, и если бы мне сказали, что болезнь может нести ощутимую энергетику, то я спорила бы с этим первая. Но что поделать, если кроме ощущений есть факты?

Конечно, это энергетика. В хорошую и плохую энергию я верю. Хорошая – это радость, благодать, любовь, приподнятое настроение духа, назовите своё. Плохая – это злоба, ненависть, уныние, зависть, желчь. Человек, находящийся рядом с вами в горе или в радости, неизменно поделится этим с вами, хотите вы того или нет. Хорошее слово «желчь». Оно прекрасно отражает суть этого явления. Все прекрасно знают, что это жидкость организма, но никто не удивляется и не поправляет, когда о каком-то человеке говорят: «Сколько в нём желчи!» Всем абсолютно понятна эта фигура речи. Желчь в данном случае – это и есть то самое, что называют энергетикой.

Я помню, когда мама в своё первое обострение ушла из дому, мы её нашли и вернули. Около недели после этого мы с ней жили у бабушки, потому что нужно было принять решение, что с ней делать, не допустить нового побега, понять её поведение, установить диагноз и понять, как лечить. Подростку с этим не справиться, да и никто не знал, что может прийти ей в голову, когда все спят, например. Спустя неделю (всё это время она была на галоперидоле и амитриптилине), мы с ней вернулись домой, и дома в это время была такая грязь… Нет, там не были раскиданы вещи, не валялись бумажки, ничего не было разлито на полу. Я отсутствовала дома всего несколько дней, но теперь тут было так грязно, как в человеке, наполненном желчью. По квартире неспеша ходили прусаки, летала июльская паутина, сквозняк развеивал какой-то непонятный мусор. Создавалось такое тягостное впечатление, что дом давно опустел и был заброшен, не на три дня, и даже не на две недели, а значительно дольше. Как будто над ним разверзлась озоновая дыра, и мама отреагировала на вредные излучения. Как будто над нашими головами разорвалась невидимая шаровая молния, и мама оказалась в эпицентре взрыва, потому и заболела. Я держалась, но держалась под грузом брони. Я не знаю, что было первым – болезнь или энергия, но она ощущалась, как материя, которая выбралась наружу чтобы не дать нам позабыть о своем незримом, но удушающем присутствии…

…и мы не забывали. Как уж тут забудешь.

У мамы как-то катастрофически изнашивались вещи. Она любила сумки. Новая сумка была для нее лучшим подарком на День рождения. Но если свои сумки я могла носить до тех пор, пока не надоест, и выбрасывала, когда они выходили из моды, но имели при этом еще вполне товарный вид, то мамины сумки дряхлели и рассыпались на составляющие меньше, чем через год. И это при том, что для меня сумка тогда была, ну, буквально, частью меня. Она должна была обязательно вмещать в себя папку формата А-4, иметь кучу карманов, но предназначалась ещё и для того, чтобы выдерживать поход в супермаркет по возвращении с работы. Она не должна была выглядеть как «шопер» - я все-таки предпочитала более деловой стиль, но при этом быть достаточно вместительной… для всего. Мамины же сумки всего через год уже выглядели как прабабушкины, с которыми она ещё до войны в девках ходила. У них была изодрана подкладка, дерматин трескался так, как будто его держали над огнём, а кожа занашивалась до такой степени, что я даже не знаю с чем сравнить.

Разруха ощущалась повсюду. Она словно разъедала все, к чему мама прикасалась.

А как-то раз она попросила меня купить для нее перчатки на зиму, ибо старые «закончились», а у меня всё никак не получалось доехать до базара – банально не было времени. Ну, я-то знаю, что мама выходит только прогуляться, посидеть на лавочке, или сходить в магазин - и только в тот, что через дорогу. Далеко от дома она вообще не уходила и не уезжала: она не умела ориентироваться в метро, она знала о существовании супермаркетов только с моих слов, быт категорически не вела, базара вообще боялась, и без меня никогда туда бы не поехала. Видимо поэтому покупка перчаток не была для нас приоритетной задачей, хотя и была моей прямой обязанностью. Мама два или три раза напомнила, а потом мы обе об этом благополучно забыли. И она взяла мою пару, которую я не носила. Ну, я и не против. Зима тогда была тёплая, и я вообще не очень люблю перчатки, у меня они просто валялись. Но вот, как водится, в феврале грянули морозы -24, и я спохватилась, стала искать свои перчатки, а мама говорит: «Так я их взяла себе. Ты ж мне так и не купила». И с готовностью протянула мне мои перчатки. Это было что-то. Ни разу не надёванные мной перчатки были грязные и дырявые в подкладке. Они имели такой вид, что я побрезговала даже брать их в руки.

– Что ты ими делала? – удивлённо спросила я.
– Гуляла – удивлённо ответила мама.

Как??! Как нужно было гулять?!

Мама любила цветы, но ей нравились именно срезанные розы, которые нужно ставить в вазу. Цветы в горшках она терпеть не могла. Срезанные розы казались ей знаком любви и признания, а цветы в горшках несли в себе приземлённость, «маломистячковость» и грубый бытовой подтекст. Одним словом, не romantique. А я люблю зелень в доме круглый год. Однажды весной я мыла окно у себя в комнате и временно поставила горшок с королевским деревцем ей на подоконник. Поставила и забыла. Она мне о нём не напоминала. Стоит себе и стоит. Не то, чтобы она им брезговала, оно ей не мешало, просто сама для себя она бы его не приобретала.

И вот, однажды вечером…. Мама жаворонок, в 8 вечера она уже, как говорится, на жёрдочке, как курица (она сама про себя так шутила), мой ребёнок готовится ко сну, я что-то делаю за компьютером, и тут вдруг слышу грохот в маминой комнате. Влетаю, спрашиваю, что случилось, и вижу цветок на полу. Мама, как ни в чём ни бывало, выглядывает из-под одеяла и говорит: «Цветок упал».

Как??!

Не было сквозняка. Мимо него никто не ходил. Он стоял там несколько недель. И я бы списала это на случайность, если бы не заметила закономерности.

Ещё один цветок стоял у неё в комнате на средней полке стенного шкафа, специально используемой под всякого рода безделушки, статуэтки, свечи и всё такое прочее. Стоял он там с её благословения. Он туда просился, вписывался, как интерьерное решение. Разумеется, поливала цветы только я. Но однажды я заметила, что он как-то изменился, стал желтеть и подсыхать. Я заглянула внутрь и увидела, что горшок наполовину пустой, земля куда-то делась. Я спросила у мамы, что случилось, и она сказала, что нечаянно смахнула горшок с полки, он упал и рассыпался. Она, как смогла, вернула его на место, ну, а оставшуюся землю подмела и выбросила.

– А как ты смахнула? Он же на уровне глаз стоит.
– Одеялом, когда стелила постель.

Но цветок стоял в метре от кровати. Надо было летать по комнате на одеяле, чтобы зацепить его. Сказать, что цветы совершили суицид – абсурдно, но какая-то разрушительная энергия, присущая этой болезни, всё время давала о себе знать.

Как бы там ни было, но эта энергия желчи – она чувствуется не только на уровне вещей. Я сравнила бы это со звуком, который не слышен человеческим ухом, но вызывает чувство страха. Этот звук, это чувство, эта энергия пропитывает все твоё существование. Накладывает отпечаток на отношения, пропитывает тебя насквозь, как сон, в котором ничего не происходит, но ты понимаешь, что это кошмар.

В качестве иллюстрации могу ещё привести и такой пример: когда ты знакомишься с человеком или хочешь пойти на свидание, то, кроме праздничного внешнего вида, ты несёшь ещё и атмосферу. Живя с шизофреником, ты её не выбираешь. У тебя не может быть игривого или кокетливого настроения. Тебе всё время хочется изливать душу на тему своей проблемы. У тебя в глазах не блеск и не радость, а крик: «Помогите!».

***

Ненависть во мне боролась с жалостью к ней. Я так и не смогла принять как норму новую реальность, убедить себя в том, что по-другому не может быть. Моя вера в чудо каждый раз обращалась против меня. Надежда на выздоровление, которая должна была помогать терпению, движению вперёд и озарять радостью новый день, цинично растаптывалась новыми обострениями, которые со временем перетекли в вялотекущую форму, но не переставали пробивать дно очередными «сюрпризами».

Любовь?

Как это можно любить?

<<  XI. Вина

Эпилог. Они умирают  >>