Вечная память. Папе.

Папа, в последние годы, снился мне всегда весёлым, что бы не происходило во сне, а последние 2 раза как-то грустно и бессюжетно. Обижается, наверно.



Когда он умер у меня ещё не было ни блога, ни фейсбука, чтобы можно было почтить его память. Как только приснится, бегу в церковь что-то заказывать, а чтобы так, душевно, то, как будто и негде, да и не кому. Вот и получается, всё про маму да про маму. Надо бы вспомнить и о нём …



Стоит папа у окна со шкодным лицом, в семейных трусах, руки в боки, смотрит на дождь и решает философский вопрос: идти в туалет или нет? Собственно, это и не вопрос. Рано или поздно, конечно, придётся. Но закончится ли к тому времени дождь? Судя по небу, не закончится … Он уже давно был городским жителем, а нам, чтобы туда сходить, сначала нужно принять решение. И папа (не меняя выражения лица) таки решает рискнуть. Назад он возвращался, перескакивая на цыпочках с таким изяществом, что я и не подозревала о таких его балетных данных. Выражение «проскочити проміж крапельками», наверно появилось за долго до этого дождя, но этот случай стал для меня уникальной иллюстрацией сего действа.
- Вася, ты б кожуха вдів, та ось и чоботи є.
- Та я так.
Бабушка на вид была железной леди, но кроткого нрава. Никого не строила пока мы у неё гостили. Гуляли мы с братом где угодно, заходили в гости ко всем подряд (в основном, спросить, можно ли на черешню?). Ну это я приукрасила, конечно. Мы не спрашивали, можно ли на черешню. Купались целыми днями. Запугивания вроде: «Верба в сраці виросте» нас не особо впечатляли. Не то, чтобы мы в них не верили, но у нас, скорее, был познавательный интерес – как она вырастет? Процесс?



Бывали мы у неё раз в год, летом, и она трепетно берегла эти моменты. Только с возрастом до меня постепенно стало доходить, как ей приходилось нас терпеть. Ладно в детстве, но этот клуб, когда нам с братом было по 13-14 лет. Это же капец! Народ там дикий, малокультурный – пьяніхлопці на мотоциклах. Абсолютно пьяні. На ногах не тримаються але їдуть прямо і швидко, разумеется, без шлемов. Брат в какой-то момент меня терял и возвращался домой один. Бабушка питала: «Де Марина?», він казав: «не знаю» і шов спати. А я и рада была, что терял. У мене були свої справи. Я возвращалась через пару часов, когда брат уже спал. Ну, мальчик 14 лет и девочка 14 лет – это 2 большие разницы. И ни слова, ни полслова нравоучений. И никаких жалоб родителям.



Что бы она им говорила, если бы что-то случилось?
Но ничего ведь не случилось …
Думаю, это доверие. Причём, даже не нам, а … Своих детей она оставляла дома с трёх лет, когда в колхозе были трудодни, и больше всего на свете боялась ставка, на берегу которого она жила. Каждый раз, возвращаясь с работы готовила себя к худшему. Так что какой там клуб в 3 часа ночи? У них совсем другие инстинкты самосохранения.



Думаю, что папе в детстве повезло значительно меньше. В деревне дети рано взрослеют. С пяти лет на огороде. Работа по хозяйству считается уважительной причиной, чтобы опоздать в школу на экзамен. Но сейчас он был не просто старший сын, а отец семейства, раз в год, приехавший погостить.

Иногда он включал режим a la «батько сказали» и разговаривал со мной, как с наказанной. В эти дни я старалась не попадаться ему на глаза. Дело иногда заканчивалось слезами, правда, какое именно дело, я и сказать не могу. Это было на ровном месте. Но по пути в Харьков, я тут же становилась любимой и ненаглядной единственной дочуркой. Метаморфоза была на столько явной, что я не могла не спросить, а что, собственно, происходит? И вы знаете, он мне ответил, совершенно не скрывая, что хотел показать матери свою власть. Ну а что вы хотели? В Харькове тут все со своими диссертациями, университетами и консерваториями, а он из села. Ну надо ж хоть где-то … )))



Этот разлом между мамой из консерватории и папой из глухой деревни был на столько осязаем, что я даже не обижалась. Дома он себе такого позволить не мог. Потому что я нажаловалась бы бабушке Томе (маминой маме), и она бы его отчитала:
- Вася! Ну она же девочка! Ну ты странный!
И никакой тебе власти ))

А в городе всё так. Всё нельзя и всё вредное. Экология, радиация… Папа во всё это не верил. Он не верил в то, чего не видно. И детям ничего нельзя, почему-то ...

Он рассказывал, как у меня в год пропал аппетит. Ну перестала есть и всё (надо было так и оставить), но папа вызвал в город бабушку Катю. Это была тайная операция. Всё происходило пока бабушка Тома была на работе. Папа и бабушка Катя знали, чем это может закончиться и устроили всё в её отсутствие. Бабушка наварила своего борща, а папе сказала: «біжи купи оселедця». Папа говорил, что сначала я навернула тарелку борща, а потом держала селёдку двумя руками и впивалась в неё зубами. С тех пор аппетит меня не подводил – увы )



А ещё я помню, как бабушка Катя приехала в Харьков повидать новорожденного Яшу и я посетовала, что хочу грибов, а низзя.
- Чого неможна?
- Так я ж кормлю.
- Ну так шо?! В нас голод був! Шо де вкрала – те і ззіла.
- Так він кричати буде.
Но у деревенских людей по поводу детей есть 2 объяснения:
1) кричить бо дитина;
2) хворіє бо малий – всё.
Но, мы как-то выжили.
Наверно Бог хранил.