Пьеса

Действующие лица

 

Канделябр – стройный мужчина с аристократической осанкой. Ему не обязательно стоять, подняв руки, как подсвечники и лепить ему корону на голову тоже не обязательно, но одного его вида должно быть достаточно, чтобы понять, что он из высшего общества.
Его атрибут: зажигалка, которой он будет играться во время спектакля. Она для него, как чётки, как спиннер, как антистресс. Он щелкает ею не по какому-то определённому поводу, а просто в такт своим тепоритмам.

Швейная машинка Зингер – истинная леди,о таких говорят «женщина без возраста». Весь спектакль она сидит на мягком стуле из дорогого гарнитура. На ней белая вязаная шаль, красиво уложены волосы. Прообраз Мелани из «Унесённых ветром».
Её атрибут: пяльцы с вышиванием, которые она не выпускает из рук и перестаёт вышивать только когда говорит свои слова или внимательно слушает кого-то другого.

Патефон – состоит из двух частей: 1) бутафорский патефон значительно больше обычного патефона. На его деревянную основу может сесть человек, как на тумбу или скамейку. Он стоит на сцене с самого начала спектакля, как декорация, и никто не ждёт от него никаких действий, а когда приходит очередь его слов, из-за него выходит озвучивающий его актёр и говорит свои слова; 2) человек в черном трико, озвучивающий патефон. Он будет свободно двигаться по сцене, периодически, то присаживаясь, то облокачиваясь на патефон, то сидеть на нём, обняв колени, никак, при этом, не задевая диск и иглу.

Раскладушка – высокая худая девушка с тёмными длинными распатланными волосами, в холщёвом или брезентовом рубище в пол с большими заплатами.
Её атрибут: фотокарточка семьи владельцев с ребёнком.

Вешалка – мужчина, одетый, как швейцар. Стоит всегда на вытяжку с высоко поднятым подбородком с видом «Всегда готов!»./
Его атрибут: фуражка швейцара.

Свадебные туфли – Девушка в белом комбидрезе, расшитом блёстками, пухом и пайетками, как свадебное платье, с оборками вокруг декольте и на попе, сидит на полу, обнимая руками коленки. На ногах белые чулки сеточкой на кружевных подвязках. Когда актриса озвучивает правую туфлю, то вытягивает вперёд правую ногу и жестикулирует стопой. Когда озвучивает левую, то же самое проделывает левой ногой.
Их атрибут: миниатюрный головной убор в виде туфелек с белой вуалью, напоминающей фату.

Детская машинка – мальчик в обычных шортах и футболке.
Его атрибут: машинка, которая жужжит, когда едет. Машинка не мелкая, но он может брать её одной рукой.

Голос матери

Детский голос

1-й женский голос

2-й женский голос

Занавес открывается, и мы видим старый чердак частного дома. В доме ремонт и на чердак периодически относят некоторые вещи. Время от времени слышен звук дрели и с потолка сыплется песок. В глубине сцены посередине стоит огромный золочёный багет с утраченной в некоторых местах лепниной. Рядом с ним стоит старый довоенный комод начала 20 века. На фоне рамы стоит Канделябр, облокотившись на комод, скрестив ноги и играется зажигалкой. Слева от него тоже на фоне рамы сидит Швейная машинка Зингер. Она вышивает. Слева от Швейной машинки стоит большой бутафорский Патефон. Из-за комода виднеется старая разбитая люстра. Вокруг валяется старый хлам: стул из старинного гарнитура с поломанной ножкой, большая красивая белая (явно подарочная) картонная коробка с бантом, пыльные доски, на них красуется ветошь.  Детская машинка сидит перед Швейной машинкой и Канделябром на коленках и играет своей машинкой. На первый взгляд картина производит впечатление семейной идиллии.

 

Герои никак не представляются при выходе на сцену. Кто есть кто становится понятно из контекста.

 

Звуки дрели и стук молотка. В какой-то момент они затихают и звучат приближающиеся шаги. Швейная машинка и Канделябр переглядываются, а Детская машинка вскакивает с коленок на ноги и кричит:

 

Детская машинка: Это за мной! Это за мной!

 

Шаги удаляются и слышно, как за шагами закрывается дверь.

 

Канделябр (пренебрежительно): Надо же, пластмассовая болванка, а

                     столько шума.

 

Детская машинка (отчаянно): Я не болванка! Я Молния

                     Манквин!

 

Швейная машинка: Не кричите на ребёнка. Ему и так от жизни досталось. Ему

                     бы по детской бегать, а он сидит тут с нами. Бедное дитя.

 

Детская машинка, играясь машинкой, удаляется за комод.

 

Канделябр: Не такое уж дурное общество. Можно сказать, высший свет, да и

                     спокойно тут.

 

Швейная машинка: Это нам с вами, любезный, полезно спокойствие, а ребёнку

                     бы бегать да шалить. Нам-то, хотя бы есть, что вспомнить, а он

                     только жить начал и на тебе - чердак. Вот слышу, как он жужжит

                     своими колёсиками, и себя вспоминаю. Сколько километров

                     настрочила. Всю семью обшивала, а хозяйка ещё заказы принимала.

                     Так весь район в моих платьях щеголял.

 

Канделябр: Помнится, вы "жужжали" гораздо мелодичней.

 

Швейная машинка (Улыбаясь оборачивается к Канделябру.): Вы мне льстите,

                     сударь. Когда столько работы забываешь о манерах. Знай только

                     строчи.

 

Канделябр: Ничуть. Вы всегда были образцом порядка и элегантности, какому

                     бы сословию не принадлежали.

 

Слова Канделябра заглушаются скрипом ступеней, по которым кто-то поднимается на чердак. Слышно, как со скрипом открывается дверь чердака. Швейная машинка и Канделябр синхронно поворачивают голову в сторону кулис. Оттуда грузчик вносит Раскладушку на руках, садит её на сторону комода противоположную той, на которую опирается канделябр. Сам удаляется. Она сползает по стенке комода и садится на пол, фривольно раскидывая ноги, глядя в зал. Раскладушка имеет счастливый вид, глубоко дышит, как будто устала, пробежав стометровку, обмахивается маленькой картонкой.

Швейная машинка (Поднося палец ко рту): Тсс. Вообще-то я не очень люблю

                     говорить о смене хозяев. Я считаю, что порядочный рабочий

                     инструмент должен быть в одних руках. Да я всегда и была в одних

                     руках. Что у Терентьевых, что у Тулубовых, я всегда принадлежала

                     только Марфуше. Она никого за меня не пускала, даже родных

                     детей. Всегда очень за мной следила, протирала замшей, и

                     смазывала только часовым маслом. (Шепотом, заслоняя рот рукой,

                     оборачиваясь к Канделябру) Не то, что эта (Кивает на раскладушку.)

 

Раскладушка: А я, между прочим, всё слышу. А вы мне просто завидуете. Это

                     вы здесь забыты, а здесь хранюсь! Я единственная из всех вас, кто

                     бывает в доме. Я нужна!

 

Швейная машинка (Растеряно): Да у вас же, милочка, никаких принципов нет.

                     Принимаете всех без разбору: мужчин, женщин, детей. Да ещё

                     ладно бы из одной семьи, так вы же и гостей принимаете, и сами в

                     гостях бываете. А там - я и представить боюсь...

 

Раскладушка: Вот и не представляйте. Не вашего ума дело. А я, между прочим,

                     даже на фотографии есть (потрясает в воздухе картонкой, которой

                     только что обмахивалась), где дети в пионерском лагере играют в

                     индейцев, а я у них шалаш! Они её во мне забыли.

С нежностью рассматривает фотографию, натирая её рукавом, как стёкла в очках.

 

Швейная машинка (Скривившись): И правда, лучше не представлять.

 

Канделябр: Дамы, не ссорьтесь. В жизни и не такое бывает. Все мы не без

                     греха. (Швейной машинке.) А вам, голубушка, не стоит так

                     нервничать. Цветы у вас прекрасные выходят. Не надо думать о

                     плохом.

 

Швейная машинка: Вы очень любезны, голубчик. Но что бы мы без вас

                     делали? Сколько бессонных ночей провела Марфуша при свете

                     ваших свечей. И после свадьбы, когда переехала от Терентьевых в

                     ту заводскую лачугу к своему Ванюше, и потом, когда они

                     перебрались в квартиру, и потом, когда детки появились, и когда

                     росли, и когда от заказов отбоя не было, да ещё и в этом доме вас

                     доставали, когда выключали свет. А у Терентьевых я вас не помню.

                     Вы стояли в другой комнате? У хозяина? Я тогда была в людской, у

                     Марфуши. Только мельком видела вас иногда в руках генерала,

                     когда он проходил по коридору ночью. Никогда не понимала, что он

                     там забыл. Я тогда была ещё совсем девчонкой, а вы уже тогда были

                     таким степенным и солидным. Я и подумать не могла, что жизнь нас

                     сведёт.

 

                     Скажите, Канделябр, а что вы делали с генералом в людских

                     комнатах по ночам?

 

Канделябр: Боюсь, любезная фрау Зингер, что после этого, вы меня тоже

                     станете презирать, как и эту раскладушку.

 

Швейная машинка: Полноте, батюшка. Я? Вас? После стольких лет? Этому не

                     бывать. Но вы меня заинтриговали. (Кокетливо) Расскажите же!

 

Канделябр: Генерал был известным прелюбодеем и частенько по ночам

                     пробирался в людские комнаты к своим полюбовницам.

 

Швейная машинка: (Ошарашено, прикрывая рот носовым платком.) Неужели

                     и Марфуша?

 

Канделябр: Нет, Марфуша была любимицей барыни. Он бы не посмел.

 

Швейная машинка: За это её наградили таким знатным подарком и выдали вас

                     в качестве приданного?

 

Канделябр: Нет, любезная фрау Зингер, наградили её вами, а я был местью

                     госпожи. Она знала, как я дорог генералу, и привселюдно выдала

                     меня Марфе. Генерал так и замер с открытым ртом, но ничего не

                     смог возразить. Собственно, этому её поступку я и обязан

                     знакомству с вами, семьёй Тулубовых и всеми присутствующими.

                      (Тяжело вздыхая) Так и меняются хозяева и сословия. Мы их не

                     выбираем.

 

Швейная машинка: Вам, наверно, грустно от этого, но вы, как истинный

                     дворянин, ни разу нам этого не показали.

Канделябр: Поверьте, это далеко не самое печальное событие. Напротив, после

                     переезда к Марфе моя жизнь даже приобрела какой-то смысл после

                     тех событий.

Опускает глаза.

 

Швейная машинка (Оборачиваясь к Канделябру): Каких событий? (Заглянула в

                     лицо Канделябру, увидела, что он отвёл глаза) Ах, простите мне

                     мою бестактность, прошу вас, не отвечайте если не хотите.

 

Канделябр: Нет. Пора. Мне надо это сделать. Помнтие, как это у

                     Тютчева: "Она сидела на полу

                     И груду писем разбирала —

                     И, как остывшую золу,

                     Брала их в руки и бросала —

 

                     Брала знакомые листы

                     И чудно так на них глядела —

                     Как души смотрят с высоты

                     На ими брошенное тело...".

                     Пора и мне разобрать свою груду воспоминаний.

 

Все оборачиваются к Канделябру.

 

Канделябр: (запрыгнув, усаживается на комод и говорит, глядя куда-то вдаль.)

                     Это случилось, когда я служил у Терентьевых. Я тогда был в летнем

                     домике генерала и стоял в библиотеке над камином рядом с

                     прекрасной картиной. При дневном свете она излучала холодный

                     сиреневый свет, а вечером, когда зажигали меня, теплела

                     золотистыми оттенками. Мы никогда не разговаривали, но я был

                     уверен, что это для меня она меняет цвет. Я был тайно влюблён в

                     неё, но не мог найти слова. Она была француженкой. Однако, я был

                     уверен, что мои чувства взаимны.

 

                     Генерал любил это место, но бывал там не часто. Всегда в делах, на

                     службе. А в библиотеке свет зажигали и того реже: только во время

                     приёма гостей, когда мужчины после ужина приходили туда

                     покурить сигары. Иногда, когда кто-то из гостей приводил туда

                     даму сердца пошептаться, и ещё, когда сам генерал приходил туда

                     по своим делам. Так я и выучил французский.

 

                    (Спрыгивает с комода, выходит на середину сцены и играет по

                     полной программе. Никакой статики.) Стоял морозный зимний

                     день, когда я собрался признаться ей в любви. В имении давно

                     никого не было. Хозяева переехали зимовать в зимнюю резиденцию.

                     В доме оставалась только прислуга, и никто, казалось бы, не мог в

                     тот момент помешать нашей любви. Но в тот самый момент, когда я

                     решился промолвить первое слово, в дом ворвались воры, стали

                     переворачивать и крушить всё вокруг, выгребали ценности из

                     ящиков, крушили стеллажи с книгами (Показывает, как крушили

                     стеллажи.) в надежде что-то найти, нагребли полные сумки

                     ценностей, а уходя, решили замести следы пожаром. Один из воров

                     схватил меня и стал поджигать мной всё, что горит (показывает,

                     как он это делал): шторы, портьеры, бумаги. Он хотел забрать с

                     собой и меня, но я был слишком заметен. Я не помещался ни в одну

                     сумку. Тогда вор, недолго думая, швырнул меня на пол и смылся.

                   

                    (Заканчивает говорить уже на полу лицом в зал.) Я лежал на полу и

                     смотрел, как сгорает имение, коптятся и лопаются зеркала, в

                     которых мы с ней отражались. Горела и она сама. И я ничего не мог

                     с этим поделать. Огонь был на столько сильный, что оплавились и

                     мои подвески, но я этого даже не заметил. Всё моё внимание было

                     обращено к ней. Я не мог смотреть, но не мог и не смотреть, как она

                     исчезает, как со свистом плавится её лак, как с треском лопается

                     багет. Я хотел исчезнуть вместе с ней.

 

Швейная машинка: Бедный вы, бедный. Такое несчастье. Как же вы это

                     пережили?

 

Канделябр: Хозяева приехали, когда пожар уже затушили, когда всё, что было

                     мне дорого умерло, а я остался жить. Генерал перевёз меня в свой

                     зимний дворец, где мы с вами и познакомились, моя дорогая, и

                     поставил в своём кабинете. После чистки я заиграл новым блеском.

                     Жизнь вошла в новое русло, но не было в ней надежды. Я

                     почувствовал, как становлюсь стариной, которая живёт

                     воспоминаниями.

 

                    Были в этой новой жизни и новые приключения, и даже авантюры.

                    Теперь мной пользовались чаще. Свечи я менял, как перчатки, но не

                     было мне в том отрады.

 

Швейная машинка: Примите мои глубокие соболезнования, Канделябр. Право

                     же, не знаю, что и сказать.

 

Слова Швейной машинки заглушаются скрипом ступеней. На чердак снова кто-то поднимается. Все герои поворачиваются к кулисам. На сей раз заносят вешалку. И ставят рядом с Патефоном. Можно показать, что кто-то выдвигает на сцену актёра, играющего вешалку. Герои узнают его, но реагируют, как на прислугу, то есть никак, и как ни в чём не бывало возвращаются к беседе.

Канделябр: Что тут скажешь, дорогая фрау Зингер? Любая жизнь имеет свой

                     конец, но теперь он меня не страшит. Я верю, что все мы там

                     встретимся. Что же до жизни у Марфуши...

 

Вешалка (Смущённо, как бы извиняясь за свою ремарку): Прошу покорно меня

                     простить, но не Марфуша, а Марфа Васильевна.

 

Швейная машинка (Вспыхивая гневом): Да как вам не совестно?! В такой

                     момент! Вам 50 лет от роду, и вы вздумали нас учить?!

 

Вешалка (Смущённо): Простите. Не сдержался. Очень уважаю Марфу

                     Васильевну и ея супруга.

 

Швейная машинка (Всё ещё возмущаясь):Да где ж ты, деревянная башка,

                     увидел неуважение? Мы с Марфой почти ровесницы, а господин

                     Канделябр старше всех нас вместе взятых! А вы жизни не видели, в

                     прихожей всю жизни простояли, и вздумали учить двух уважаемых

                     господ.

 

Вешалка: Обижаете, матушка. Я хоть предмет и простой, как вы изволили

                     заметить, деревянный, но раз я принят на работу такими

                     достойными людьми — значит я чего-то да стою.

 

Швейная машинка (Задумчиво, не отрываясь от вышивания.): И что за работа,

                     стоять в прихожей?

 

Вешалка: Ошибаетесь, матушка. Я хоть и простоял в прихожей 50 лет, но за это

                     время не получил ни одного нарекания.

 

Швейная машинка (откусывая нитку):За что ж вас сюда, раз никаких

                    нареканий?

 

Вешалка: Нас, служивых, об сем не информируют. Начали делать ремонт,

                     принесли сюда, а вернут меня на прежнее место или нет - нам того

                     неведомо. Спасибо, что в печь не отправили.

 

Швейная машинка: Не велико утешение.

 

Вешалка: Зато историй я знаю на сотни жизней. Хоть роман пиши. Столько я их

                     наслушалась от зонтиков и ридикюлей. Знаю такие пикантные

                     подробности об их хозяевах, которых никто не знает. Да к тому же я

                     в доме первый, кто всех приветствует. С меня всё начинается. Со

                     мной с первым здороваются, доверяют свои вещи и ценности, а они

                     доверяют мне свои тайны.

 

Швейная машинка: Где ж вы их взяли, все эти истории? У Марфы Васильевны

                     чай не высший свет собирался.

 

Вешалка: Свет-то не высший, а люди - они везде люди. Марфе Васильевне

                     шитьё заказывали. Вы же сами его и шили, а того не знаете о

                     заказчиках, чего я знаю. Хотя есть такое, чего лучше бы и не знать.

                     Времена были разные. В тяжёлые времена тяжёлые судьбы.

 

Швейная машинка: Как же вам теперь, должно быть, скучно без них.

 

Вешалка: Скучно мне стало ещё в доме. Помнится в былые времена, о

                     любовных похождениях своих хозяев можно было услышать только

                     от цилиндра или дамского манто. Нынче люди в голос хвастаются

                     тем, что раньше принято было скрывать. Теперь шарфам и шляпам и

                     рассказать-то нечего. Да разве сейчас есть истинные дамы и

                     кавалеры? Что это за одежда? Не поймёшь, она мужская или

                     женская? А эти разговоры. Я и слов таких не знаю: "флешка",

                     "винда", "модем" - что это?

 

В это время из-за комода появляется Детская машинка и объезжает всех героев.

 

Швейная машинка: Ах, голубчик, как я вас понимаю. Вы уж простите меня за

                     мой гнев. Я не хотела вас обидеть. И всё же, я предпочла бы быть

                     там, а не здесь. Думаете, у нас ещё есть надежда?

 

За кадром тихо звучит музыка, как будто где-то далеко идёт вечеринка. Звук приближается. На фоне музыки отчётливо звучит стук женских каблуков, как будто кто-то вышел из комнаты, где звучит музыка, и идёт по коридору. К туфлям подбегают детские ножки, слышен детский голос:

 

Детский голос: Мама, мама, а крёстный скоро придёт? Он принесёт мне

                     подарки?

 

Детская машинка (Вскакивает с коленок, оббегает всех присутствующих на

                     сцене героев и заканчивает кричать лицом в зал, как будто хочет

                     доказать.): Это за мной! Это за мной! Они придут и заберут меня

                     домой!

Голос матери: Придёт, не мешай, а то я уроню салат.

 

Шаги возвращаются в комнату с музыкой, слышно, как закрывается дверь.

 

Раскладушка: Иди ко мне малыш, чего скажу.

 

Машинка подходит к сидящей на полу Раскладушке и смотрит на неё сверху вниз.

 

Раскладушка (Протягивает к нему руку, берёт за локоток и осторожно

                     притягивает к себе): Они придут, не шуми. Ребёнок помнит о тебе.

 

Детская машинка покорно опускается на коленки рядом с раскладушкой.

 

Швейная машинка (Возмущённо. Отрывается от вышивания, ударяя

                     пяльцами по коленками): Нет, ну у вас решительно никаких

                     принципов! Зачем вы обнадёживаете?

 

Детская машинка сначала садится на пол, а потом укладывается, положив голову на грудь раскладушке.

 

Раскладушка (Обнимает Детскую машинку за голову, прижимая его одним

                     ухом к своей груди, а рукой закрывая второе ухо, чтобы она не

                     слышала.): Его сюда отправили, потому что громко ездил. Будет

                     здесь шуметь - выбросят и отсюда. Зачем ребёнку плакать?

                      (Разжимает объятия).

 

Швейная машинка: Иди сюда, малыш. Ты хочешь, чтобы тебя забрали?

 

Детская машинка вскакивает, выбегает на середину сцены и говорит сначала Швейной машинке, а потом оборачивается в зал.

 

Детская машинка: Меня обязательно заберут! Мы ведь так хорошо играли, и с

                     малышом, и с котом. Кот на меня шипел, а я на него рычал.

 

                     А ещё, я ездил вокруг ёлки и врезался в неё, и на меня упал ёлочный

                     шар и рассыпался на снежинки. Потом мы с малышом снова и снова

                     таранили ёлку, и я был весь в блёстках! (Продолжает с восторгом)

 

                     А потом, малыш захотел покатать на мне кота, но он спрыгнул с

                     меня, оттолкнув задними лапами я аж взлетел! И полетел на стол и

                     опрокинул вазу! Она тоже рассыпалась блёстками. Блёстками и

                     льдинками. Папа даже поранил ногу. Потом мама ругала его, что он

                     вечно ходит без тапок. Так весело было! Ну а мне-то что. Мне

                     ничего. Я сколько угодно могу ездить по осколкам! У меня же

                     колёса пластиковые. И они так хрустят, когда пробираются по

                     рассыпанной крупе. А на ковре не слышно ничего. Как будто меня и

                     нет. Я не люблю ковёр. Люблю паркет. Там все слышат, что я еду!

 

Швейная машинка: Как же ты сюда попал?

 

Детская машинка (Складывая брови домиком): Я заснул, а проснулся уже

                     здесь. Меня выбросят? (С надеждой смотрит на Раскладушку).

 

Раскладушка: Ну как можно выбросить такого славного малыша? Иди обниму.

 

Детская машинка подходит к Раскладушке и снова опускается на коленки рядом с ней.

 

Раскладушка: Тебя просто забыли.

 

Детская машинка: А вдруг ему купят новую машинку?

 

Раскладушка: (Убаюкивающим голосом): Да ему уже сто машинок купили, а

                     он всё тебя вспоминает. Ведь ты подарок прадеда.

 

Снова прижимает голову машинки к груди, закрывая ей второе ухо. И Детская машинка засыпает, положив голову на ноги Раскладушки.

 

Раскладушка: Мальчик очень ею дорожил, но маме она дорого обошлась с

                     разбитой вазой и вечным шумом. Ребёнку сказали, что она уехала,

                     когда он спал, но выбросить совсем не решились. Боялись, что

                     малыш будет требовать её назад и придётся вернуть. Он до сих пор

                     её ждёт. Кто знает? Вода камень точит. Может и дождётся.

 

В это время подарочная коробка, которая всё это время простояла в углу взрывается, с неё слетает крышка, а стенки распадаются на 4 стороны. Из неё выбрасываются руки и ноги актрисы, которая до этого момента сидела в коробке неподвижно, обняв коленки. Теперь она потягивается в разные стороны.

 

Свадебные туфли: Слава богу, уснул.

 

Раскладушка: Вам-то что?

Свадебные туфли (Потягиваясь вперёд и в стороны.): Ну вечно же шумит.

                     Спать мешает.

 

Раскладушка: Вам бы всё спать.

 

Свадебные туфли (Сонным голосом. Опираясь на руки за спиной, выгибая

                     спину.): Сон сохраняет молодость и красоту.

 

Раскладушка: (Насмешливо кривляясь бурчит.): "Молодость и красоту" - их

                     один раз надели да выставили, а им бы всё молодость и красоту.

                     Молодость не главное. Главное польза. А с вас что взять?

 

Свадебные туфли: Знаете ли, уважаемая, польза бывает разной. (Поправляя

                     вуаль, расправляя оборки и перья.) В нашем деле мы незаменимы и

                     уникальны. Нас нельзя носить каждый день и под любую одежду.

                     Нас надевают единственный раз в жизни.

 

Раскладушка: Ну и чего переживать? Целей будете. Стой себе в коробке да

                     горя не знай.

 

Свадебные туфли: (Мечтательно): Но как же хочется вернуться в тот день,

                     когда звучал марш Мендельсона, и было столько цветов. Потом мы

                     возлагали их к Мемориалу, а потом был первый танец жениха и

                     невесты.

 

Правая туфля: А потом невеста потеряла меня, во время танца, жених надел

                     меня на её ногу, и тогда я первый раз была сфотографирована.

 

Левая туфля: Подумаешь. У нас потом целая фотосессия была. И не известно, у

                     кого из нас больше фотографий. А из меня, зато жених водку пил!

 

Правая туфля: И у тебя теперь бант отклеивается.

 

Левая туфля: Ох! Где?

 

Правая туфля: Да вот же!

 

Левая туфля: И правда. Но это не страшно, это можно подклеить. Ты бы лучше

                     за своими стразами следила. Вон валяются по всей коробке.

 

Правая туфля испуганно начинает подбирать стразы с полу.

Раскладушка: Не ссорьтесь. Вы же друг без друга не можете.

 

Свадебные туфли: Это правда. (Расправляют пушинки друг на друге.) Мы

                     предназначены единственной цели - соединять сердца. Наш удел

                     ходить по лепесткам роз. Не наша вина в том, что их рассыпают не

                     каждый день.

 

В это время из-за кулисы выходит актёр, играющий Патефон и присаживается на бутафорский патефон, стоящий на сцене с начала спектакля.

 

Патефон: Так соединять сердца или ходить по лепесткам роз?

 

Свадебные туфли: (Надменно): Вы считаете, это не одно и то же?

 

Патефон: (Задумчиво): Вовсе нет. Сердца соединяются на небесах, а лепестки

                     роз сыплют на землю. Это традиция. Сердца же соединяются всегда

                     впервые и однажды.

 

Свадебные туфли: Вы так говорите, как будто много в этом понимаете. Вы

                     хоть раз были на свадьбе?

 

Патефон: (Снисходительно улыбаясь.):Боюсь, значительно чаще, чем вы.

                     Скажу больше. Я был подарен на свадьбу. Я – свадебный подарок

                     Ивана Тулубова Марфе.

 

Свадебные туфли: (Раздосадовано): А вы знаете, как это, прижиматься носком

                     к носку, когда звучит прекрасная музыка и все замерев следят за

                     танцем жениха и невесты?

 

Патефон: Про носки не знаю, а вот как звучит музыка…

Тяжело вздыхает, закатив глаза и отворачивается в другую сторону.

 

Швейная машинка (Патефону. Отрываясь от вышивания.): Вам, как и всем

                     нам, хочется вернуться туда?

 

Канделябр (Патефону): Вы боитесь смерти и забвения?

 

Патефон: (Канделябру): А вы, мой друг, разве не боитесь?

 

Патефон: Однажды, я её даже желал.

Патефон: Я не боюсь. Моё главное предназначение в жизни свершилось, и

                     теперь я спокойно уйду к праотцам.

 

Швейная машинка: Расскажите. Просим. Просим.

 

Начинает хлопать в ладоши, а за ней все остальные предметы начинают аплодировать Патефону и просить рассказать свою историю.

 

Патефон: Когда-то, я был молод, как и эти туфли. Вот тогда я и правда боялся

                     забвения. Куда меня везут? Зачем меня сюда упрятали? (Обходит

                     патефон, рассматривая его, проводя рукой по трубе.) Я же так

                     сказочно красив - думал я, когда производитель сложил меня в

                     коробку и плотно скрутил верёвками. Но мои опасения оказались

                     совершенно беспочвенными. (Выходит на середину сцены.) Меня

                     купили в первую же неделю после выхода из фабрики. Я стоял на

                     витрине, как образцовая модель, вместе с другими музыкальными

                     инструментами, и лучи солнца играли на моей трубе. Дамы мною

                     вожделели. Меня не купили в первый же день только потому, что я

                     слишком дорого стоил. Но слухи о моём прибытии в магазин быстро

                     дошли до местного сахарозаводчика, и вуаля, его жена настояла. Так

                     я попал в свой первый дом.

 

                     Жизнь забурлила. Меня приглашали на вечеринки и званые вечера.

                     Тёплыми летними вечерами меня выносили на веранду и в сад.

                     Однажды, я даже попал под дождь. Меня забыли. (Смеётся) Я

                     помню, как капли отстукивали по мне Оду к радости Бетховена. О

                     том, что это Бетховен, я узнал позже, с возрастом, когда у меня

                     появился вкус к классической музыке, а тогда ...

 

Швейная машинка: И вы не размокли под дождём?

 

Патефон: Ах, нет. Меня вовремя забрали. Я не хотел идти в дом. Капли дождя

                     так приятно холодили мою трубу, разогретую солнцем, что я

                     запротестовал и уронил её. Бедный дворецкий чуть не поседел с

                     перепугу. Но всё обошлось. Даже вмятинки не осталось.

 

                     Шли годы. Я сыграл весь Чарльстон, который только мог быть

                     записан на виниловые диски и что-то поменялось. Вырос сын

                     сахарозаводчика. Славный малый. Любил путешествовать, играл на

                     фортепиано, и сам иногда писал музыку. Одним словом, меломан –

                     родственная душа.

 

                     В одно из его путешествий он взял меня с собой. На пароходе,

                     шедшем из Египта в Венецию он встретил свою будущую жену и

                     прямо там признался ей в любви. Из-за плохой погоды их

                     путешествие затянулось, поэтому у них было много времени, чтобы

                     узнать друг друга поближе. Но когда они уже подходили к Венеции,

                     природа, как будто стала на их сторону. Стояла прекрасная погода,

                     вечернее солнце окрасило небо в пепельно-розовый свет, меня

                     вынесли на палубу. Тогда я играл Баркароллу Офенбаха из Сказок

                     Гофмана. Они танцевали, потом говорили, потом долго смотрели

                     друг на друга, потом снова говорили. Тогда он впервые её

                     поцеловал.

 

                     Я был причастен к этому таинству, к любви, к зарождению чувств.

                     Мне казалось, что без меня ничего бы не произошло. Да я и сейчас

                     так думаю. До этого я играл на многих свадьбах, но там я был

                     свидетелем. А здесь –участником. Потом у них тоже была свадьба,

                     но разве можно сравнить отдание дани традиции: бабушкам,

                     тётушкам, свахам и всем остальным людям, не имеющим никакого

                     отношения к биению двух сердец с их настоящим слиянием?

 

                     Я служил у них долгое время, потом снова что-то поменялось, и они

                     покинули страну, взяв с собой только самое необходимое. Я

                     смотрел, как они собирались в суматохе, не обращая на меня

                     никакого внимания. У меня была лёгкая надежда, что и меня

                     завернут и положат в карету, но они накидали в футляр от меня

                     какого-то тряпья и молниеносно покинули квартиру. Даже дверь не

                     закрыли. Тогда я понял, что они не вернутся.

 

Патефон: Они бросили тебя после того, как ты был с ними в такой момент?

 

Патефон: С ними была музыка. В ней моя душа (говорит, поглаживая трубу

                     патефона). Я никогда не умру, даже если меня разберут на

                     запчасти, а меня разберут.

 

Швейная машинка: Ну зачем вы так? У нас у всех есть надежда. Мы не

                     поломаны. Нас не выбросили. Нас хранят.

 

Патефон: Иглы для меня уже давно перестали выпускать. Собственно, я попал

                     сюда после того, как сломалась последняя. Спасибо коту.

Свадебные туфли: А ведь и правда. Может быть нас отнесли сюда, чтобы кот

                     нас не испортил? Ведь мы здесь даже не пылимся. Стоим в коробке.

 

Швейная машинка: Что же было потом, после того как они покинули вас?

 

Патефон: Я не долго простоял в одиночестве. До меня быстро добрались

                     мародёры, которые отнесли меня на базар и продали там молодому

                     Ване Тулубову. Это была моя последняя свадьба.

 

Швейная машинка: Какая грустная история.

 

Патефон: Не стоит грустить, дорогая. Любая жизнь конечна. Я своё

                     предназначение исполнил и ни о чем не жалею. Если кого и стоит

                     утешать, так это Молнию Манквин.

Все посмотрели на мирно спящую на Раскладушке Детскую машинку. В это время снова издалека приближается дискотечная музыка. Слышен скрип открываемой двери. Музыка начинает звучать громко.

 

Детская машинка (Вскакивает и кричит, озираясь по сторонам, как бы

                     спрашивая у всех.): Это за мной?! Это за мной?!

 

Шаги 4-х ног выходят за дверь и закрывают её за собой, вследствие чего музыка снова звучит тихо. Вещи, затаив дыхание, прислушиваются к звукам, иногда переглядываются.

 

1-й женский голос: Слушай, я что хотела сказать. Галочка моя замуж выходит.

 

2-й женский голос: Да ты что? Поздравляю! Как это они так внезапно? Она ж

                     вроде не собиралась.

 

1-й женский голос: Да вот же. Жили 2 года и не собирались, всё по Тайландам

                     шастали, а тут вдруг на тебе. Свадьба.

 

2-й женский голос: Ты не рада что ли? Это ж хорошо.

 

1-й женский голос: Ох чует моё сердце ... как бы невеста беременной на

                     свадьбе не оказалась. Она ж мне ничего не говорит, только

                     крутится, как белка в колесе. Уже и свадебное платье купили и

                     заказали всё. Теперь только не может туфли подобрать. Всё ей не

                     так. У тебя случайно ...

2-й женский голос: Так возьми Ленкины. Они ж так и стоят на чердаке без дела.

                     Один раз надела и деть некуда. Вот тут только бант подклеить и

                     будут, как новые.

 

В это время свадебные туфли взволнованно прихорашиваются. Пытаются прилепить отпавший бант то в одно, то в другое место.

 

2-й женский голос: Они ж у неё такие, что только на свадьбу можно. На работу

                     в них не походишь. И размер у них с Галочкой вроде одинаковый.

 

1-й женский голос: Спасибо, подруженька. Выручила. Дай тебе бог здоровья.

 

2-й женский голос: Да Бог с тобой. Может тебе ещё что-то нужно? Пропадает, а

                    выбросить жалко.

 

1-й женский голос: Ну, если пустишь с ревизией на чердак? Вот Галочка

                     обра…

 

В это время дверь снова открывается, Свадебные туфли уходят со сцены. 1-й и 2-й голоса тонут в звуках дискотечной музыки. Дверь закрывается. Всё затихает.

 

Патефон (Молнии Манквин): Теперь, малыш, придут и за тобой.

 

Опускается декорация с со светлым интерьером новой комнаты, отделяя героев пьесы от интерьера старого чердака, и они выходят на поклон.

"Старый чердак" разработка

Логлайн

Чердак — это место для вещей, которые ещё не сломались, но уже не нужны. У каждой из них своя история жизни, отношение к смерти и надежда ещё немного побыть нужными.

Тема

Желание отслуживших вещей быть нужными.

Идея

Понимание своего предназначения позволяет не сломаться, когда ты уже вышел из моды, и дарит надежду быть нужным.

Синопсис

Действие происходит на чердаке большого частного дома, принадлежащего семье Тулубовых, Марфе Васильевне и Ивану Петровичу. До революции молоденькая Марфа Васильевна (тогда ещё Марфуша) долгое время проработала домработницей в семье генерала Тереньева, возилась с детьми, обшивала, готовила и была практически членом семьи (как Зиночка у профессора Преображенского). Тогда же, она познакомилась со своим будущим мужем, заводчанином Ваней Тулубовым. Семья Терентьевых проводила её замуж, наградив хорошим приданным. Не за долго до её ухода, в семье Терентьевых появилось прибавление и для новых нужд они приобрели машинку с ножным приводом, а ручную отдали Марфуше на добрую память.

В настоящее время у Тулубовых уже есть свои дети, внуки и правнуки. Иван Петрович недавно почил в Бозе, и Марфа Васильевна, чтобы не быть совсем одной в большом доме, приняла к себе жить внучку с мужем и двумя детьми. От генеральского приданного у Марфы Васильевны остался золотой канделябр, который она не продала даже в голодные годы, ибо хранила его на чёрный день, и швейная машинка, которая не раз помогала ей пережить тяжёлые времена, и благодаря которой чёрный день так и не наступил. Дети и внуки не унаследовали бабушкину любовь к шитью, поэтому старенькая Зингер вместе со всем остальным хламом пылилась на чердаке, но выбросить её ни у кого рука не поднималась. Это бабушкина память, бабушкина молодость – раритет.

Сегодня в доме ремонт, и на чердак сносят вещи, которые ещё не испорчены, но уже вряд ли пригодятся в хозяйстве. Историю этой семьи мы узнаём из рассказов этих вещей. Все они принадлежат к разным эпохам. Самый старый из них Канделябр, чья бурная молодость пришлась на царские времена. Он пережил войны, драки, пожар и даже любовь. Его не пугает смерть и забвение так как он был отлит из чистого золота.

Швейная машинка Зингер значительно моложе Канделябра, но тоже может многое о себе рассказать. Она является образцом хорошего тона, высокого вкуса и прекрасных светских манер своей эпохи. Ей приходится уживаться в одной компании с представителями низших классов, такими как Вешалка и Раскладушка. У них совершенно разные ценности и представления о том, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Но есть то, что их объединяет — это общее прошлое на службе у семьи Тулубовых и мечта ещё немного побыть нужными.

Их противоположностью выступает Патефон, который в отличии от всех присутствующих уже достаточно пожил, обрёл душевный покой и готов прекратить своё бренное физическое существование.

И уж совсем трудно таким почтенным господам найти общий язык со Свадебными туфлями и Детской машинкой с моторчиком, которые во что бы то ни стало хотят вернуться к людям, не представляют своей жизни без них. Мысль о смерти и забвении приводит их в отчаяние.

Обо всём этом мы узнаём из рассказа старых вещей, оставленных на чердаке, которыми уже не пользуются, но выбросить жалко.

Актуальность

Все люди, не зависимо от возраста и эпохи, хотят быть нужными. Всех волнует вопрос жизни и смерти. Зачем я пришёл в эту жизнь, и что стоит за смертью? Когда мы нужны и востребованы, то чувствуем себя на гребне волны, а когда о нас забывают, то нас неизменно волнует вопрос, зачем я жил, и в чём моё предназначение?

Кульминация

Все вещи на чердаке (они же люди) озабочены страхом за своё будущее. В этой жизни они уже не нужны и будущее их пугает. У всех у них в этой жизни было своё предназначение, которое они исполняли, как миссию, но теперь оказались брошенными и обречёнными на забвение. И только Патефон нашёл ту идею, благодаря которой смерть его не пугает. Его душа в музыке, а значит в вечности. Он понял, что физическая составляющая — это бренность, а он только инструмент для передачи вечной музыки. В ней его душа, а не в деревянной коробке с трубой. Его речь.